Цитаты персонажа Скарлетт О’Хара (100 цитат)

Я не должна рыдать, я не должна просить. Я не должна делать ничего такого, что может вызвать его презрение. Он должен меня уважать, даже если больше не любит меня.

— Я люблю вас.
— Это ваша беда.

— Я вам нравлюсь, Скарлетт, признайтесь?
— Ну, иногда, немножко, — осторожно сказала она. — Когда вы не ведёте себя как подонок.
— А ведь я, сдается мне, нравлюсь вам именно потому, что я подонок.

— Сэр, вы не джентльмен, — отрезала она.
— Очень тонкое наблюдение, — весело заметил он. — Так же, как и вы, мисс, не леди.

К чему мне всё это, если я не могу иметь того, кого хочу?

Хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между нею и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперёд.

Ну почему, чтобы заполучить мужа, нужно строить из себя дуру?

Человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний.

Когда кончится война… Когда она закончится…

Вы ревнуете к тому, чего вам не дано понять. Слишком долго вращались среди шлюх.

О, Боже! Какой тугой корсет! Сегодня я точно икну и окончательно испорчу свою репутацию.

— Я забыла запереть дом. Чего вы смеетесь? — Нашли средство от янки — замки…

— Кто там? — Всего лишь ваш муж. — Войдите. — О, неужели мне позволили войти в святилище?

— Какое кольцо ты желаешь? — Я мечтаю о большом-прибольшом бриллианте! — Он у тебя будет! Самый огромный в Атланте! — А медовый месяц я устрою в Новом Орлеане, шикарнее места нет. — Ретт, это божественно! — А ещё приданное тебе куплю! — О, Ретт, это великолепно… Только, пожалуйста, никому не говори об этом! — Какая же ты лицемерка!

— По крайней мере, мы хоть видели Gotterdammerung – любопытно, хотя и не очень приятно. – Видели – что? – Сумерки богов. К несчастью, мы – южане – считали ведь себя богами.

О том, что будет завтра, я подумаю завтра.

— Скарлетт, дайте подержать ребенка! Надо сказать, он — точная копия Фрэнка. Только баков не хватает, но всему свое время!
— Надеюсь, это время никогда не наступит. Это девочка.

— Мы богаты. А можно оставить лесопилку?
— Конено, помнится ты хотела послать всех к чёрту, теперь ты можешь это сделать.
— Но, Ретт первым послать к чёрту я хотела тебя.

Скарлетт (о сне): Ах, Ретт, это так страшно, когда ты голодная.
Ретт: Конечно, страшно умирать во сне от голода после того, как съеден ужин из семи блюд, включая того огромного краба.

Я смастерила красивый костюм и влюбилась в него. А когда появился он, такой красивый, такой ни на кого не похожий, я надела на него этот костюм и заставила носить, не заботясь о том, годится он ему или нет. Я не желала видеть, что он такое на самом деле. Я продолжала любить красивый костюм, а вовсе не его самого.

Ещё не родился тот мужчина, которого бы я испугалась.

— Какое кольцо ты желаешь?
— Я мечтаю о большом-прибольшом бриллианте!
— Он у тебя будет! Самый огромный в Атланте!
— А медовый месяц я устрою в Новом Орлеане, шикарнее места нет.
— Ретт, это божественно!
— А ещё приданное тебе куплю!
— О, Ретт, это великолепно… Только, пожалуйста, никому не говори об этом!
— Какая же ты лицемерка!

Почему девушка непременно должна казаться дурой, чтобы поймать жениха?

Скарлетт: Если на то пошло, я скорее поцелую хрюшку.
Ретт: О вкусах не спорят.

— Целовать меня я вам тоже не позволю.
— Зачем же вы тогда так смешно выпячиваете губки?

— Я не нуждаюсь в том, чтобы вы меня спасали. Я сумею сама позаботиться о себе, мерси.
— Не говорите так, Скарлетт. Думайте так, если вам нравится, но никогда, никогда не говорите этого мужчине.

У вас необыкновенно отвратительное свойство издеваться над благопристойностью, превращая её в непроходимую глупость.

Я сама как Атланта, – подумала она. – Ни пожарам, ни янки меня не сломить.

Если я могла убить, значит, это-то уж и подавно смогу.

Нет, не желаю я ехать к нему просительницей. Я поеду как королева, раздающая милости.

Они сожгли тебя, – думала она, – и ты лежала в развалинах. Но стереть тебя с лица земли они не смогли. Нет, не смогли. И ты вновь поднимешься, такая же широкая и нарядная, как была когда-то!

Когда-нибудь я стану говорить и делать все, что мне вздумается, и плевать я хотела, если это кому-то придется не по нраву.

— Если он любит вас, тогда какого черта отпустил в Атланту добывать деньги на уплату налога? Прежде чем позволить любимой женщине пойти на такое, я бы… — Он же не знал! Он понятия не имел, что я… — А вам не приходило в голову, что ему следовало бы знать? — В его голосе звучала еле сдерживаемая ярость. — Если бы он любил вас, как вы говорите, он должен был бы знать, на что вы способны, когда доведены до отчаяния. Да он должен был бы убить вас, но не отпускать сюда — и прежде всего ко мне! Господи ты Боже мой! — Да он же не знал! — Если он не догадался сам, без подсказки, значит, ничего он не знает ни о вас, ни о вашем драгоценном уме.

— Этот, витающий в облаках, благородный мистер Эшли, конечно же, недостоин девушки с такой… как он выразился? Неуемной жаждой жизни. — А вы не достойны смахивать пыль с его сапог! — А вы собираетесь ненавидеть его до гроба.

— Я поражена, что вы оказались благородным рыцарем. — А я потрясен вашей детской наивности, мисс О’Хара. Я вовсе не рыцарь и не герой. — Но вы прорвали блокаду. — Это мой промысел — сколачиваю капитал. — Вы что, не верите в наше Правое Дело? — Я верю в Ретта Батлера, в то, что приносит ему доход.

Ноша создана для плеч, достаточно сильных, чтобы её нести…

Оказывается, ей надо было потерять их всех, чтобы понять, как она любит Ретта, — любит, потому что он сильный и беспринципный, страстный и земной, как она.

Если ты разлюбил меня, это не значит, что я разлюбила тебя. Ты себя этим успокаиваешь? Господи, даже в кошмаре я не могла представить себе, что признаюсь мужчине в любви, заранее зная, что он мне ответит, но иногда, стоит быть откровенной…

— Не понимаю, откуда у вас столько наглости, как вы можете смотреть мне в лицо! — воскликнула она.
— Все наоборот! Откуда у ВАС столько наглости, и как Вы можете смотреть мне в лицо?! — ответил он с улыбкой.

Я могла быть тебе лучшей женой, если была к этому готова, но ты не дал мне шанса, а потом стало поздно.

Скарлетт: Однажды вы сказали: «Помоги, боже, тому, кто её полюбит!»
Ретт: Помоги мне, боже…

Завтра будет совсем другой день.

— Вы уходите именно тогда, когда вы мне очень нужны! В чем, в чем дело? — Может в том, что в каждом южанине сидит эта чертова сентиментальность. А может быть… может быть, мне просто стыдно. Кто знает?

— Бросить нас одних, беспомощных… — Вы беспомощная? Сохрани Бог янки, которые на вас нарвутся.

— Чего вы боитесь? — Больше всего того, что жизнь стала слишком реальной, она утратила былую красоту, утратила безмятежность тех прежних дней, милых моему сердцу. Я не приспособлен жить в этом мире, а мир, которому я принадлежу — исчез с приходом войны. Я видел кровавое месиво из людей, снарядами рвало моих друзей на куски… Бог сохранил мне жизнь, но она для меня хуже смерти. В новом мире мне нет места и мне страшно.

— Стоит мне надеть новую шляпку и все цифры вылетают у меня из головы. — Да какие там цифры, когда у вас такая шляпка!

— Скарлетт, вы ничуть, ничуть не изменились с того самого дня, когда был пикник у нас в Двенадцати Дубах. Помню, как вы сидели в окружении молодых людей. — Той наивной Скарлетт больше нет. И все сложилось не так, как мы рассчитывали, Эшли, совсем не так. — С той поры мы проделали долгий путь, верно, Скарлетт. О, беспечные деньки… теплые летние сумерки, женские смех, тихие песни негров и уверенность, что это золотое время вечно. — Нельзя все время оглядываться и жить воспоминаниями, Эшли. От этого душа стонет… и идти вперед невозможно.

— Индия всему городу рассказала об этом. — И вы не пристрелили ее за ложь? — Я обычно не стреляю в тех, кто говорит правду.

Эшли, вам давно надо было сказать, что вы любите Мелли, а не дразнить меня рассуждениями о чести. Вам понадобились годы, чтобы понять это? Я значу для вас не больше, чем Белль для Батлера. Я любила образ, который сама себе… сама себе нарисовала… А вы мне безразличны. Как могло это произойти? Теперь не важно…

Эшли мне безразличен. — Но вы отлично до сих пор имитировали влюбленность.

— Простите меня, простите меня за все, Ретт. — Моя дорогая, вы такое дитя. Уверены, можно зачеркнуть прошлое, стоит лишь прощения попросить?

— Я знаю одно — я люблю вас! — Это ваши трудности.

Наступит утро и завтра будет совсем другой день!

— Не флиртуйте со мной, как с вашими мальчиками. Мне от вас нужно больше, чем флирт. — А что же вам нужно? — Я вам скажу, если вы снимите с себя эту жеманную улыбку. Я хотел бы… хотел бы услышать то, что вы однажды сказали Эшли: «Я вас люблю». — Этого вы не услышите от меня до конца ваших дней.

Жизнь продолжается. И возможно она не так уж и плоха. Я решила быть счастливой и я буду счастливой. Мне кажется даже, что я уже счастлива. Просто я этого не замечала.

Джентельмен всегда делает вид, что верит даме, даже если он знает, что она говорит неправду.

Как только спустишься вниз до конца, дорога может вести только вверх.

Но моё сердце всегда принадлежало вам, вы же это знаете. Вы можете терзать его, рвать на части.

Но мне наплевать на то, что они думают. Я не позволю себе обращать на это внимание. Я просто не могу сейчас обращать на это внимание. Но наступит день, наступит день…

Бог свидетель: я солгу, украду, убью, но никогда больше я не буду голодать, никогда!

Люди будут кудахтать и мотать головами, чтобы я ни делала. Так что я буду делать то, что хочу, и так, как хочу!

Ни один мужчина, который настолько глуп, чтобы приходить в восторг от этого жеманства, притворных обмороков и лицемерных «О, какой вы замечательный!», не стоит того, чтобы за него бороться.

— Почему я позволяю вам приходить ко мне? — Потому что я единственный мужчина старше шестнадцати и моложе шестидесяти, который вас развлекает.

— Ну, как? — Ужасно! Эта война уже не шутка, если девушка не знает, как надеть модную шляпку.

— Эшли сказал, что ему нравится, когда у девушки хороший аппетит. — Между тем, что мужчины говорят и что у них на уме — большая разница. Мистер Эшли почему-то собирается женится не на вас.

— Кстати, насчет панталонов — в Париже такие доспехи уже не носят. — А какие… Об этом неприлично говорить! — Вас смущает то, что я говорю об этом, а не то, что я об этом знаю?

— Не уходите, не оставляйте нас. Я вам этого не прощу! — Можете не прощать, я и сам себе не прощу этого. Если меня убьют, я посмеюсь над таким идиотом. Одно я знаю наверняка, я люблю вас, Скарлетт, хотите вы этого или нет, но я люблю вас. Потому что мы с вами родственные души, мы отступники, мы способны называть вещи своими именами.

— Уходите же! Я буду счастлива, если вас снарядом разорвет на тысячу кусков! — Не продолжайте, ваша мысль мне ясна. Когда я сложу голову на алтарь отечества, боюсь, вас замучает совесть.

— Сейчас у меня нет ни цента. — У кого они есть… — Но, если настоящая любовь для вас что-то значит, то ваша сестра будет самой богатой на свете.

— Если меня повесят — я внесу вас в свое завещание. — О, благодарю! Только, боюсь, срок платежей наступит раньше!

— А мне жаль тебя, Скарлетт. — Жаль меня? — Да, ты двумя руками отталкиваешь счастье, которое само идет тебе навстречу, стремишься к ложным идеалам… — Тебе не понять. — Если бы ты была свободна, Мелани умерла и Эшли был бы твоим, ты думаешь, ты была бы счастлива? Да никогда. Ты его совсем не знаешь и не понимаешь. Ты ничего не ценишь, кроме денег.

— Ступайте прочь! Прочь от меня! Уходите, слышите? Я не желаю вас больше видеть. Никогда. Я буду счастлива, если вас разорвет снарядом! На тысячи кусков! Я…
— Не утруждайте себя подробностями. Основная мысль ваша мне ясна.

— О нет! Я не могу! Вы не должны меня приглашать. Моя репутация погибнет.
— От неё и так уже остались одни лохмотья…

Я подумаю об этом завтра.

Где-то на крутой извилистой дороге, по которой она брела последние четыре года, эта девчонка с её надушенными платьями и бальными туфельками незаметно потерялась, оставив вместо себя молодую женщину с жестким взглядом чуть раскосых зеленых глаз, пересчитывающую каждый пенни, не гнушающуюся любой черной работой, женщину, потерявшую все, кроме неистребимой красной земли, на которой она стояла среди обломков.

И сильная духом своего народа, не приемлющего поражения, даже когда оно очевидно, Скарлетт подняла голову. Она вернет Ретта. Она знает, что вернет. Нет такого человека, которого она не могла бы завоевать, если бы хотела.

… Все мысли исчезли, осталось только одно: она любит его. Любит гордую посадку его белокурой головы, всё, всё в нём любит, даже блеск его узких, чёрных сапог, и его смех, так часто ставивший её в тупик, и его загадочную, повергавшую её в смущение молчаливость. Ах, если бы он просто зашёл сейчас сюда, заключил её в объятия и избавил от необходимости что-то говорить, ведь он же любит её…

Боже милостивый, поскорее бы уж выйти замуж! — возмущенно заявила она, с отвращением втыкая вилку в ямс. — Просто невыносимо вечно придуриваться и никогда не делать того, что хочешь. Надоело притворяться, будто я мало ем, как птичка, надоело степенно выступать, когда хочется побегать, и делать вид, будто у меня кружится голова после тура вальса, когда я легко могу протанцевать двое суток подряд. Надоело восклицать: «Как это изумительно!», слушая всякую ерунду, что несет какой-нибудь олух, у которого мозгов вдвое меньше, чем у меня, и изображать из себя круглую дуру, чтобы мужчинам было приятно меня просвещать и мнить о себе невесть что…

Ах, какое это удовольствие — быть богатой! Устраивать приемы — не считать денег! Покупать самую дорогую мебель, и одежду, и еду — и не думать о счетах! Ах, до чего же завистливы и глупы люди, которые твердят, что деньги — это еще не все!

— Ты же хочешь меня! — Да, Боже Иисусе! Я хочу тебя. И мне плохо без тебя. Ты, как наркотик для меня. Я видел людей, которые не могли достать опиум и мучились. Это почти то же самое. Я знаю, что случается с наркоманом. Он становится рабом, затем гибнет. Это почти случилось со мной. Но я избежал. И не хочу рисковать опять. Я не хочу гибнуть из-за тебя.

Если ты разлюбил меня, это не значит, что я разлюбила тебя. Ты себя этим успокаиваешь? Господи, даже в кошмаре я не могла представить себе, что признаюсь мужчине в любви, заранее зная, что он мне ответит, но иногда, стоит быть откровенной…

Я могла быть тебе лучшей женой, если была к этому готова, но ты не дал мне шанса, а потом стало поздно.

Как только спустишься вниз до конца, дорога может вести только вверх.

— А если хочешь действительно походить на ирландцев, налей себе виски и запей его пивом. — Неудивительно, что после этого им мерещатся привидения.

Жизнь продолжается. И возможно она не так уж и плоха. Я решила быть счастливой и я буду счастливой. Мне кажется даже, что я уже счастлива. Просто я этого не замечала.

Жизнь продолжается. И возможно она не так уж и плоха. Я решила быть счастливой и я буду счастливой. Мне кажется даже, что я уже счастлива. Просто я этого не замечала.

Когда-то она думала о том, как мучила бы его, сделай он ей предложение. Когда-то она думала, что если он все же произнесет эти слова, уж она над ним поиздевается и с удовольствием и злорадством даст почувствовать свою власть. И вот он произнес эти слова, а у нее и желания не возникло осуществить свое намерение, ибо сейчас он был в её власти не больше, чем всегда. Хозяином положения по-прежнему был он, а не она.

Это беда всех женщин-северянок. Они были бы обольстительны, если бы постоянно не говорили, что умеют постоять за себя, мерси. И ведь в большинстве случаев они говорят правду, спаси их господи и помилуй. И конечно, мужчины оставляют их в покое.

— Не все можно купить за деньги.
— Кто вам это внушил? Сами вы не могли бы додуматься до такой банальности. Что же нельзя купить за деньги?
— Ну как… я не знаю… Во всяком случае, счастье и любовь — нельзя.
— Чаще всего можно. А уж если не получится, то им всегда можно найти отличную замену.

— Я знаю одно — я люблю вас!
— Это ваши трудности.

— Кто там?
— Всего лишь ваш муж.
— Войдите.
— О, неужели мне позволили войти в святилище?

Секреты. Все хранят свои секреты. Все вокруг притворяются.

Её буквально распирало от желания рассказать об этом во всех подробностях, чтобы, напугав других, самой избавиться от страха. Хотелось описать свою храбрость и тем убедить самое себя, что она и в самом деле была храброй.

Какой смысл в любви, если она несёт разрушение?

Они ни о чем больше не говорят, – думала Скарлетт. – Ни о чем, кроме войны. Все эта война. И они не будут ни о чем говорить, кроме войны. Нет, до самой смерти не будут.

– Ведь нас же ничто здесь не держит. – Ничто, – ровным голосом повторил он, – ничто, кроме чести.

В палату, пропахшую кровью, Где рядом — живой и мертвец, Одаренный чьей-то любовью, Доставлен был юный храбрец. Столь юный, любимый столь нежно. И зримо на бледном челе Мерцал приговор неизбежный: Он скоро истлеет в земле.

Я обнаружила, что деньги — самое важное на свете, и Бог мне свидетель, я не желаю больше жить без них!

Откуда ему знать? Я всегда держалась с ним такой недотрогой, изображала из себя такую кисейную барышню… Он, верно, думает, что я не питаю к нему ничего, кроме дружеских чувств. Ну, ясно! Поэтому он и не признался мне до сих пор! Он думает, что его любовь безответна. Вот почему он так странно смотрит на меня порой…

— Не все можно купить за деньги. — Кто вам это внушил? Сами вы не могли бы додуматься до такой банальности. Что же нельзя купить за деньги? — Ну как… я не знаю… Во всяком случае, счастье и любовь — нельзя. — Чаще всего можно. А уж если не получится, то им всегда можно найти отличную замену.