Военное время безусловно тяжелое, но и послевоенное время легким не назовешь, а особенно для представителей правоохранительных органов, которым приходилось бороться распоясавшимися криминальными элементами. В таких условиях и работал главный герой сериала «Ликвидация» — Давид Гоцман. В данной подборке представлены цитаты персонажа Давида Марковича Гоцмана.
За завтра, завтра поговорим.
— Давид Маркович! Там такая буча — город разнесут! — Ничего, Жуков новый выстроит.
Завтра сядешь в моём кабинете и будешь учить уголовно-процессуальный кодекс от заглавной буквы «У» до тиража и типографии.
Ну, шо ты с ней цацкаешься? У нас и так дел за гланды!
— Вот. Вам цветы. — Зачем? — От меня Вам. — Спасибо, не надо. — Почему? — В очереди за хлебом не стоят с цветами. — А я могу Вам без очереди взять. — Давид Маркович, это глупо, я же Вам все сказала, а Вы настаиваете, зачем? — Вот что, Нора, вот Вам букет, и хотите — метите им улицу. Вечером жду Вас перед оперным театром. Будем оперу слушать. Всё!
— Виталий, у тебя бывают дурные предчувствия? — Конечно, бывают. Это у нас называется — «интуиция». — У вас — интуиция, а у нас в Одессе — «задница горит».
— Давид! Давид, вставай! Давид! Вставай, Давид! — Шо там? — Ничего. Тебя убили. — Да ты шо? Насмерть?
— Фима, вот мне дико интересно, с чего ты живешь? Нигде не работаешь, целый день болтаешься за нами как… — Я болтаюсь? А кто Сеньку Шалого расколол? Кто схрон с военными шмотками нарыл?! — Во! Хочешь нам помочь — шагай в постовые. Годик отстоишь, потом поговорим за твой перевод в УГРО… — Шо? Я — в уличные попки?! — А шо такого? Шо такого? Я цельный год был на подхвате! Цельный год! — Нет, мне это нравится! Я стою в кокарде у всей Одессы на глазах! И это униженье мне предлагает друг! Мой бывший лучший друг!
— Сколько взяли? — По словам инкассатора: сорок две тысячи шестьсот семнадцать рублей. — По одному огнестрельному ранению, в сердце и в сонную артерию. Скончались сразу. — Ворошиловские стрелки, а этот? [кивает головой в сторону инкассатора] — А этот — ерунда. Легкая царапина плеча. Сильный шок. Говорит бессвязно… — Значит, говорить не может, а сумму помнит от рубля и живой? Тишак, вези-ка этого царапнутого до себя и крути ему антона на нос, пока не расколется.
— Ото уже бумажкой разжился. Жизнь, погляжу, налаживается… — Мне бы огоньку, Давид Маркович. — И два ковша борщу!
— А ручки-то у вас грамотно заточены, гражданин начальник. Вам бы шпилить, ходить бы в козырях… — Да шо я? Вот у меня был комвзвода, вот той был мастер — карты сами бегали! А я так, на семечках… — Ой не цените вы себя, Давид Маркович!
И не делай мне невинность на лице!
— Отставить! Давид Маркович, Вы отказались арестовывать воров и мы взяли это в свои руки… — Ты слышал, шо он сейчас пел?! Там люди плакали! Я за это немцам глотки грыз! Ты хоть это понимаешь, моль?!!
Не расчесывай мне нервы! Их еще есть где испортить!
— Есть квартирка на Преображенской… ой… на Советской Армии, хозяев нет, где – неизвестно, а мадам Короткая мается с двумя детями-паразитами у комнате неважного размера. Требуется только черкнуть: «Поддерживаю ходатайство». По-соседски. — Как мадам зовут? — Короткая. — Эммик, у нас есть майор Разный, до пары твоей Короткой, я ему передам твою просьбу. — А шож Вы не сами, Давид Маркович? — За отдел ОБХСС он отвечает, ему и карты в руки. — Я так понял, что вы возражаете… — Сильно возражаю… Так возражаю, Эммик, что будет время, я тебе ухи отвинчу.
— Так и шо Эва Радзакис? Шо, уже сидит? — Пока шо нет. — Поймаете его — убейте! Не цацкайтесь! Наплюйте ему в рот!
— Ну шо, доктор, слыхать? — Фима, закрой рот с той стороны. Дай доктору спокойно сделать себе мненье. — Хорошо, пожалуйста. — Мне не мешает. — Вот видели? Интеллигентный человек!
— Зря вы злитесь… — А я не баба, чтобы злобу по карманам прятать. — Тогда — мир? — Перемирие.
— Погоди, ты что, отказываешься выходить за меня? — Нет. — Тогда шо кобенишься?… Грубо сказал? — А я и не кобенюсь. — Тогда пошли!
— Шо ты ходишь здесь как скипидарный? Туда — сюда, туда — сюда! — Доктор сказал ходить — ходю! Полезно для здоровья!
Вбейте себе в мозг — беспределу ша. Погромы прекратить. На улицах должно быть тихо, как ночью в бане. Все вежливые до поносу. Кто-то не понял? Тогда — два шага в сторону, чтоб не забрызгать остальных.
Смачно приложился!
— Кто еще состоит в заговоре? — В каком заговоре? — А какой бывает заговор? — Бывает — от сглазу, от несчастной любви. Бывает… — Это в твоей прошлой жизни. А теперь один будет заговор — антисоветский…
Всем три шага назад и дышать носом!
— А ты кудой смотрел?! — Куда я смотрел? Куда я смотрел? Я смотрел на время. Если не сдам гроши до восемь ровно, так буду иметь счастье с фининспектором и прочим геморроем… — Так теперь ты это счастье будешь хлебать ситечком!
— Давид Маркович, це не наши… — Я выясню! Я очень выясню!
Ищем до здрасьте тех уродов, шо подумали — они умнее нас.
Всем сидеть, я Гоцман!
— У тебя сколько классов? — Пять, в смысле, три. — Аж целых три, Мотя! Должен скнокать…
— Нора… Вы одно скажите… Фима вам… только друг, ну или… не только? — Только… И вы, Давид, мне тоже будете — тоже только друг… — Шо, не нравлюсь? — Нравитесь, но это ничего не меняет. Вы, Давид… — Ша, Нора! Я и без второго слова все понимаю.
Доктор прописал мне спокойствие для сердца, и я буду спокоен. Значит или ты мне сейчас скажешь, что случилось, или я гэпну тебя в морду со всей моей любовью.
— Давид Маркович, это ж не по-джентльмэнски! Это ж честный куш! — Шо деньги, Саня? Деньги — мусор. Тебе вышак маячит!
— А накладная та — твоя работа? — Ой, опять за рыбу гроши! То не мой фасончик, Давид Маркович! — Ну хорошо, допустим. [Гоцман взял со стола поддельный паспорт Чекана] А это так твоё? — Моё. Пришел какой-то человек. Дал ксиву, дал портрет. Сказал, нашлёпни, шоб было — как на настоящем… Я нашлёпнул. — И человека ты, того, не знаешь? — В первый раз! — …и за Чекана ты того, не слышал? — Какого Чекана? — Скучаю, Родя. — Ой, а мне, думаете, весело?
— … Обмундирование сгорело полностью. Эва не разговаривает. Из примет только капитанские звездочки. Всё… — Да, зацепок мало. — Шо значит «мало»? Сара тоже кричала «мало», а потом нянчила семерых бандитов, не считая девочек… Я имею кое-что сказать… — Так, Фима, ты почему здесь? — А где я должен быть? Так вот, граждане менты…
— В Одессе ж в музыке понимают я, Столярский и ещё полторы головы. Остальные же думают, что лучше Лени Вайсбейна нету. То есть, как бы, есть только Утесов, и немножечко Бах… — За Баха ближе к ночи, ты за Эву.
По сто пятьдесят и огурчик.
Шикарные у вас штиблеты, гражданин начальник…
— И он ещё тявкать будет за закон! Я ж тебя лично, таки лично, предупреждал, что грызть буду вас, падаль! — Так ж сказали, сказали шо вас убили, а мы ж с вами договаривались… — Рано ты меня похоронил! Сначала я тебя сначала закопаю и кол осиновый вобью, шоб ты не вылез! Слышь ты, я уволюсь из УГРО, а пистолет оставлю! И буду стрелять вас по одному или душить голыми руками! Вот как меня вы довели!.
— Давид Маркович, ну объясните хотя бы словом, шо там за закрутка вышла? За шо мы по морде получили? Мне ведь не жалко, но таки ж интересно! — Они, Леша, концерт устроили, шоб всех авторитетов накрыть разом. — И какой шлимазл это выдумал? — Жуков… — Так… Шлимазла беру обратно. И шо он не мог договориться, шоб они сами с ним встретились? — А он не для поговорить. Он их в заложники взял.
Все умные, пора мне на покой…
Не понял ты меня, Сеня. Ты думаешь, что умнее одесского раввина?
— Фуражка где? — Потерял. — Второго Фимы мне не хватает. Иди, лишенец!
Ну что ты мне обезьяну водишь!
— Считайте, легкая царапина. Пуля прошла под кожей. Ушиб грудины. Возможно, трещина в ребре. Но в целом, можно сказать, ему повезло. — Ему повезло?! Вот нескоро будет! Это мне повезло! Я б себе в жизни не простил, если бы упустил такой сочный фрухт! Шо? Ты, Родя, обойди всю Одессу от Ланжерона до Слободки — не найдёшь человека, шобы радовался за тебя, так как я это делаю! Даже твоя мама бы отдохнула! У меня ж до тебя разговоров — таки языка не хватит… — Я не знаю ничего! Я не знаю! — Конечно! Без второго слова! А я тебе поверил, Родя. А ты на горе на моем сыграл… Слизень ты ползучий!
— Может тебя в какой детский дом определить? — Ага, сейчас, только разбег возьму.
— Так значит, уезжаете уже, да?! Я извиняюсь, а кто будет искать?! Мы — артель горбатимся, ни дня, ни ночи! А какой-то поц делает детей сиротами, с подлючей мыслью пожировать на наши кровные?! — Калитку закрой. — И это всё, шо вы имеете мне сказать?! И это лично Давид Гоцман, шо мы держим за легенду уголовки?!
Ну, не тяни кота за все подробности.
— Давид Маркович! Я ж уже все глаза заплакала…Ой, я така рада! Насовсем? — Насовсем. — Давочка ж вы мой Маркович! А я ж вам поноску собрала. И носочки теплые! И рубашки стираные! И хлебчика, и рыбки вяленой, шоб хоть как-то покушать… — Спасибо, тетя Песя… — Вот только папиросы не нашла, Эммик же ж не курит, поменял на мыло. Взял душистое, трофейное. Лучше б пять больших кусков, так он таки два маленьких… Дак Циля взяла тот кусок, и нету! Считай, весь вокруг себя змыла… Так можно, я вас спрашиваю?… Что там душить, а?!
— Семачка солёная! Лушпайки сами сплевуются! Семачка! Семачка! Семачка! Семачка! — За что семачка? — За пять. — Это больно! — Хай за три, но с недосыпом. — Давай за четыре с горкой.
— Нора где? — Я знаю? — Ты кто? — Ой, Давид Маркович, вы меня не узнаёте? Я у вас в УГРО перед войной лекции по психологии читал. — Помню, помню, Петюня. Где Нора? — Може, спит? Хотя вы так стучите, что могла бы уже и проснуться… — Калитку закрой!
И считай, Сеня, шо я тебя очень попросил.
— Дава? — Здравствуйте, тётя Ада. — Что Гута Израилевна? — Умерла, ещё до войны. — До войны? А я собралась к ней ехать… — Таки уже не спешите.
— Давид Гоцман, иди кидайся головой в навоз! Я вас не знаю. Мне неинтересно ходить с вами по одной Одессе. — Фима, ты говоришь обидно.
— Дядька, а ты у них самый главный? — Ну вроде того. — И Гоцмана знаешь? — Я Гоцман. — Тю, Мишка Карась. — Гоцман. — А тебя правда пуля не берет? — Так я быстро бегаю, не поспевает.
— Мотя, ты ж молодец, как я не знаю! Ты ж себе жизнь спас! Ты ж себе памятник при жизни должен выковать! — Не гоните, Давид Маркович! — Мотя, я молчал — вот тебе скажу…
— У Коли, у Молдавского Коли купил… Нет, я ничего не хотел… Ну Вы же знаете за Колю! А он еще говорит — купи… — Купи себе петуха и крути ему бейцы, а мне вертеть не надо!
— Нет, операцию по Сеньке Шалому ты затеял казисто, не скажу дурного. И коняжник подставной — цикавая идея… Но зачем?! Зачем ты сам залез туда? Для «покататься с ветерком»? А если б он признал тебя? Дырку в тебе сделал бы — не к ордену, а так, до сквозняка? — Да Сенька Шалый — залетный, месяц как в городе. К тому же ночь… — Согласен, а если б кто признал тебя из проходящих? Окликнул бы: здравствуйте Давид Маркович, шо свеженького в уголовном кодексе? — Да я ж повторяю — ночь… — Обратно согласен! А к чему ты полез один на пять стволов?! Народ там с душком, очков не носит. Почему один — как броненосец? — Андрей Остапович, да если б я не взял этих пацанов на бздо, они бы шмалять начали. Сколько бы пальбы вышло — волос стынет. А тут ребенок скрипку пилит, мамаша умирает на минутку…
— Ты бы хоть наблюдение за ним установил. — Виталик, здесь надо посмотреть за пол Одессой. Где я людей возьму?
— Вот с таким говноедом, как ты, Наимов… — Я не дерьмоед, товарищ подполковник, а офицер военной прокуратуры и нахожусь при исполнении. — При исполнении ты, значит, говно не ешь? А после? — Ещё вчера я начал работать по этому делу, навёл справки, и выяснил что … перед приездом товарища Жукова была проведена тотальная проверка всех складов. И существенных недостач не обнаружено… Имею соответствующую справку. — Да шо ты? И шо там у той справке за ту тысячу комплектов, шо мы нашли? — Хорошо, поехали! — Кудой? — Смотреть эти комплекты! — Так они сгорели, Наимов. Вот пока ты собирался тут, они сгорели самым синим пламенем! — Тогда об чем разговор? Нету тела — нету дела! — Что ты сказал? [хватает Наимова за грудки] Пуговичку застегни! Тела-то как раз есть. И тела это — моих товарищей. Понял, Наимов? — Понял. Сочувствую. Только это статьи 59 и 105 Уголовного кодекса. И заниматься этим должны вы — уголовный розыск, но если вы хотите… — Не хочу. От тебя, Наимов, даже спирту на морозе не хочу. В горло не полезет!!!
