Лучшие цитаты из сериала Ликвидация (100 цитат)

— В Одессе ж в музыке понимают я, Столярский и ещё полторы головы. Остальные же думают, что лучше Лени Вайсбейна нету. То есть, как бы, есть только Утесов, и немножечко Бах…

— А ручки-то у вас грамотно заточены, гражданин начальник. Вам бы шпилить, ходить бы в козырях…

— Ой не цените вы себя, Давид Маркович!

— Мотя, ты ж молодец, как я не знаю! Ты ж себе жизнь спас! Ты ж себе памятник при жизни должен выковать!

— Ты бы хоть наблюдение за ним установил.

— Так и шо Эва Радзакис? Шо, уже сидит?
— Пока шо нет.
— Поймаете его — убейте! Не цацкайтесь! Наплюйте ему в рот!

— Вот с таким говноедом, как ты, Наимов…
— Я не дерьмоед, товарищ подполковник, а офицер военной прокуратуры и нахожусь при исполнении.
— При исполнении ты, значит, говно не ешь? А после?
— Ещё вчера я начал работать по этому делу, навёл справки, и выяснил что … перед приездом товарища Жукова была проведена тотальная проверка всех складов. И существенных недостач не обнаружено… Имею соответствующую справку.
— Да шо ты? И шо там у той справке за ту тысячу комплектов, шо мы нашли?
— Хорошо, поехали!
— Кудой?
— Смотреть эти комплекты!
— Так они сгорели, Наимов. Вот пока ты собирался тут, они сгорели самым синим пламенем!
— Тогда об чем разговор? Нету тела — нету дела!
— Что ты сказал? [хватает Наимова за грудки] Пуговичку застегни! Тела-то как раз есть. И тела это — моих товарищей. Понял, Наимов?
— Понял. Сочувствую. Только это статьи 59 и 105 Уголовного кодекса. И заниматься этим должны вы — уголовный розыск, но если вы хотите…
— Не хочу. От тебя, Наимов, даже спирту на морозе не хочу. В горло не полезет!!!

И считай, Сеня, шо я тебя очень попросил.

— … Обмундирование сгорело полностью. Эва не разговаривает. Из примет только капитанские звездочки. Всё…
— Да, зацепок мало.
— Шо значит «мало»? Сара тоже кричала «мало», а потом нянчила семерых бандитов, не считая девочек… Я имею кое-что сказать…
— Так, Фима, ты почему здесь?
— А где я должен быть? Так вот, граждане менты…

— Ото уже бумажкой разжился. Жизнь, погляжу, налаживается…
— Мне бы огоньку, Давид Маркович.
— И два ковша борщу!

— Так значит, уезжаете уже, да?! Я извиняюсь, а кто будет искать?! Мы — артель горбатимся, ни дня, ни ночи! А какой-то поц делает детей сиротами, с подлючей мыслью пожировать на наши кровные?!
— Калитку закрой.

— И это всё, шо вы имеете мне сказать?! И это лично Давид Гоцман, шо мы держим за легенду уголовки?!

— Нет, операцию по Сеньке Шалому ты затеял казисто, не скажу дурного. И коняжник подставной — цикавая идея… Но зачем?! Зачем ты сам залез туда? Для «покататься с ветерком»? А если б он признал тебя? Дырку в тебе сделал бы — не к ордену, а так, до сквозняка?
— Да Сенька Шалый — залетный, месяц как в городе. К тому же ночь…
— Согласен, а если б кто признал тебя из проходящих? Окликнул бы: здравствуйте Давид Маркович, шо свеженького в уголовном кодексе?
— Да я ж повторяю — ночь…
— Обратно согласен! А к чему ты полез один на пять стволов?! Народ там с душком, очков не носит. Почему один — как броненосец?
— Андрей Остапович, да если б я не взял этих пацанов на бздо, они бы шмалять начали. Сколько бы пальбы вышло — волос стынет. А тут ребенок скрипку пилит, мамаша умирает на минутку…

— Эммик?! Это ты так на Привозе?
— Мама, я забыл немного денег.
— Это ты так выбираешь синенькие?… Мама со двора, так ты опять за кобелиное?!
— Мама, через вас нам нет жизни! Шо вы наше счастье переехали?!
— И перееду! Выкралась тут, ждет! Жульетта на балконе!… Он на Привоз ушел за синенькими! И где тот Привоз, где те синенькие?

— У Коли, у Молдавского Коли купил… Нет, я ничего не хотел… Ну Вы же знаете за Колю! А он еще говорит — купи…
— Купи себе петуха и крути ему бейцы, а мне вертеть не надо!

Полгода мучился, аж зуб крошился.

— Шо вы за мной здесь всюду ходите?
— Ищем со спины вашу талию, мадам.
— Смотри детальнее, она когда-то там была. А за корзинку — забудьте, а то нарвёте себе пачку неприятностей, я вам говорю!

— Отставить! Давид Маркович, Вы отказались арестовывать воров и мы взяли это в свои руки…
— Ты слышал, шо он сейчас пел?! Там люди плакали! Я за это немцам глотки грыз! Ты хоть это понимаешь, моль?!!

Улыбайся, падла галстучная!

— У тебя сколько классов?
— Пять, в смысле, три.
— Аж целых три, Мотя! Должен скнокать…

— Куда дели награбленное?
— Награбленное?!
— Нет, заработанное передовым трудом! Не строй мне Клару Целкин!

Ну, шо ты с ней цацкаешься? У нас и так дел за гланды!

Учиться надо на ошибках, а не лозунги орать.

— Фуражка где?
— Потерял.
— Второго Фимы мне не хватает. Иди, лишенец!

— Давид Маркович! Я ж уже все глаза заплакала…Ой, я така рада! Насовсем?
— Насовсем.
— Давочка ж вы мой Маркович! А я ж вам поноску собрала. И носочки теплые! И рубашки стираные! И хлебчика, и рыбки вяленой, шоб хоть как-то покушать…
— Спасибо, тетя Песя…
— Вот только папиросы не нашла, Эммик же ж не курит, поменял на мыло. Взял душистое, трофейное. Лучше б пять больших кусков, так он таки два маленьких… Дак Циля взяла тот кусок, и нету! Считай, весь вокруг себя змыла… Так можно, я вас спрашиваю?… Что там душить, а?!

Nelle vecchie strade del quartiere più affollato,
verso mezzogiorno, oppure al tramontar,
una fisarmonica e un violino un pò stonato
capita assai spesso d’ascoltar.

Ищем до здрасьте тех уродов, шо подумали — они умнее нас.

А там пришёл фашист, было чем заняться…

— Товарищ Гоцман! Товарищ Гоцман! Я думал, он тут под арестом, а он тут главный за закон?
— Я кровью искупил, а ты румынам сбруи шил!
— Из самой гнилой кожи! И трех евреев у себя скрывал!
— Они на тебя и шили, кровосос! Зато вся Одесса знает! Ты им до сейчас не сказал, что война закончилася!

— Я извиняюсь очень сильно, но где таких, как ты, родят? Нехайгора тебя привел, твой крестный! Поручился за тебя!
— Вот только вас не надо! Кто будет мамку мою кормить, а? Вы, что ли?! Сами копейки платите, а на мне тыщи загребляете!
— От здрасте! Тыщи!… Да я вкалываю, не разгибаясь! Тридцать инвалидов… кусок хлеба им даю, их семьям, их детям! А ты этот кусок украл, фашист!
— Я фашист!? Да я сам чуть не погиб! Я жертва! Я такая ж жертва!
— Ты не жертва, ты паскудник. Ты не лопатник у фраера сработал, ты друзей под пулю подвел…

— Сколько взяли?
— По словам инкассатора: сорок две тысячи шестьсот семнадцать рублей.

— По одному огнестрельному ранению, в сердце и в сонную артерию. Скончались сразу.
— Ворошиловские стрелки, а этот? [кивает головой в сторону инкассатора] — А этот — ерунда. Легкая царапина плеча. Сильный шок. Говорит бессвязно…
— Значит, говорить не может, а сумму помнит от рубля и живой? Тишак, вези-ка этого царапнутого до себя и крути ему антона на нос, пока не расколется.

— Это ещё что за хомяк? Вообще, что у вас творится, а? Страна голодает, а они себе вот такие щёки наели!..
— У меня диабет, товарищ маршал. Нарушен обмен веществ…
— Жрать надо меньше! Вот и весь обмен веществ! Кто такой?
— Первый секретарь горкома партии Кумоватов Михаил Мефодьевич.
— А-а. Ты одессит, Мишка, а это значит…Что?!
— Это значит, что не страшны мене ни горе, ни беда…
— Ни хрена это не значит! Бардак у тебя в Одессе, Мишка!

Но нам с той радости одни убытки.

— Нора… Вы одно скажите… Фима вам… только друг, ну или… не только?
— Только… И вы, Давид, мне тоже будете — тоже только друг…
— Шо, не нравлюсь?
— Нравитесь, но это ничего не меняет. Вы, Давид…
— Ша, Нора! Я и без второго слова все понимаю.

Ну что ты мне обезьяну водишь!

А у нас что здесь? Тихая поляна с лебедями?!

— Считайте, легкая царапина. Пуля прошла под кожей. Ушиб грудины. Возможно, трещина в ребре. Но в целом, можно сказать, ему повезло.
— Ему повезло?! Вот нескоро будет! Это мне повезло! Я б себе в жизни не простил, если бы упустил такой сочный фрухт! Шо? Ты, Родя, обойди всю Одессу от Ланжерона до Слободки — не найдёшь человека, шобы радовался за тебя, так как я это делаю! Даже твоя мама бы отдохнула! У меня ж до тебя разговоров — таки языка не хватит…
— Я не знаю ничего! Я не знаю!
— Конечно! Без второго слова! А я тебе поверил, Родя. А ты на горе на моем сыграл… Слизень ты ползучий!

Шикарные у вас штиблеты, гражданин начальник…

Вася, скажи мне как коммунист коммунисту, мы сегодня будем ехать или повесим табличку «На похороны не торопясь»?

— Фима, вот мне дико интересно, с чего ты живешь? Нигде не работаешь, целый день болтаешься за нами как…
— Я болтаюсь? А кто Сеньку Шалого расколол? Кто схрон с военными шмотками нарыл?!
— Во! Хочешь нам помочь — шагай в постовые. Годик отстоишь, потом поговорим за твой перевод в УГРО…
— Шо? Я — в уличные попки?!
— А шо такого? Шо такого? Я цельный год был на подхвате! Цельный год!
— Нет, мне это нравится! Я стою в кокарде у всей Одессы на глазах! И это униженье мне предлагает друг! Мой бывший лучший друг!

— Семачка солёная! Лушпайки сами сплевуются! Семачка! Семачка! Семачка! Семачка!
— За что семачка?
— За пять.
— Это больно!
— Хай за три, но с недосыпом.
— Давай за четыре с горкой.

— Танки у нас ещё не пропадали?
— Танки?
— Танки, танки!
— Какие танки?
— Главный интендант округа не знает, что такое танки!…

Смачно приложился!

— Так что они у Вас взяли?
— Сережки! Мне мама уши оторвёт.
— Не оторвёт — мама добрая.

— А накладная та — твоя работа?
— Ой, опять за рыбу гроши! То не мой фасончик, Давид Маркович!
— Ну хорошо, допустим. [Гоцман взял со стола поддельный паспорт Чекана] А это так твоё?
— Моё. Пришел какой-то человек. Дал ксиву, дал портрет. Сказал, нашлёпни, шоб было — как на настоящем… Я нашлёпнул.
— И человека ты, того, не знаешь?
— В первый раз!
— …и за Чекана ты того, не слышал?
— Какого Чекана?
— Скучаю, Родя.
— Ой, а мне, думаете, весело?

— Нора где?
— Я знаю?
— Ты кто?
— Ой, Давид Маркович, вы меня не узнаёте? Я у вас в УГРО перед войной лекции по психологии читал.
— Помню, помню, Петюня. Где Нора?
— Може, спит? Хотя вы так стучите, что могла бы уже и проснуться…
— Калитку закрой!

— Кто еще состоит в заговоре?
— В каком заговоре?
— А какой бывает заговор?
— Бывает — от сглазу, от несчастной любви. Бывает…
— Это в твоей прошлой жизни. А теперь один будет заговор — антисоветский…

А таки шо вы, начальник, хочите? У меня нету время, шобы сидеть здесь целый день для помолчать… Мне совсем не интересно! Но из уважения к дяде Ешту, я готов послушать за вашу просьбу.

— А ты кудой смотрел?!
— Куда я смотрел? Куда я смотрел? Я смотрел на время. Если не сдам гроши до восемь ровно, так буду иметь счастье с фининспектором и прочим геморроем…
— Так теперь ты это счастье будешь хлебать ситечком!

Сема, верни награбленное в мозолистые руки. Тебе ещё с них кушать — сам подумай…

Есть грамотные люди. Они не хотят, чтобы ихние портреты печатали в газете «Правда», таки имеют право.

— И он ещё тявкать будет за закон! Я ж тебя лично, таки лично, предупреждал, что грызть буду вас, падаль!
— Так ж сказали, сказали шо вас убили, а мы ж с вами договаривались…
— Рано ты меня похоронил! Сначала я тебя сначала закопаю и кол осиновый вобью, шоб ты не вылез! Слышь ты, я уволюсь из УГРО, а пистолет оставлю! И буду стрелять вас по одному или душить голыми руками! Вот как меня вы довели!.

Все умные, пора мне на покой…

— Зря вы злитесь…
— А я не баба, чтобы злобу по карманам прятать.
— Тогда — мир?
— Перемирие.

— Давид Маркович! Там такая буча — город разнесут!
— Ничего, Жуков новый выстроит.

— Давид Маркович, ну объясните хотя бы словом, шо там за закрутка вышла? За шо мы по морде получили? Мне ведь не жалко, но таки ж интересно!
— Они, Леша, концерт устроили, шоб всех авторитетов накрыть разом.
— И какой шлимазл это выдумал?
— Жуков…
— Так… Шлимазла беру обратно. И шо он не мог договориться, шоб они сами с ним встретились?
— А он не для поговорить. Он их в заложники взял.

И не делай мне невинность на лице!

Шо вы кричите, мама, я понимаю слов!

— Есть квартирка на Преображенской… ой… на Советской Армии, хозяев нет, где – неизвестно, а мадам Короткая мается с двумя детями-паразитами у комнате неважного размера. Требуется только черкнуть: «Поддерживаю ходатайство». По-соседски.
— Как мадам зовут?
— Короткая.
— Эммик, у нас есть майор Разный, до пары твоей Короткой, я ему передам твою просьбу.
— А шож Вы не сами, Давид Маркович?
— За отдел ОБХСС он отвечает, ему и карты в руки.
— Я так понял, что вы возражаете…
— Сильно возражаю… Так возражаю, Эммик, что будет время, я тебе ухи отвинчу.

Если что-то не получается, нужно просто убедить себя, что ничего делать не надо.

— Давид Маркович, це не наши…
— Я выясню! Я очень выясню!

— Давид Маркович, это ж не по-джентльмэнски! Это ж честный куш!
— Шо деньги, Саня? Деньги — мусор. Тебе вышак маячит!

— Обещал не доводить до вышака! Ты мамой клялся на свидетелях!
— А я сирота, Сеня, и моя мама встретит тебя там хорошим дрыном, не говоря за тех, кого ты грохнул. Так что молись за двадцать пять, как та ворона за голландский сыр!

Провожать не надо, дорогу знаю. Адью вам с кисточкой!

Не понял ты меня, Сеня. Ты думаешь, что умнее одесского раввина?

Всем сидеть, я Гоцман!

Ты вгоняешь маму в самый гроб, сыночка, и даже глубже!

Вы только не смотрите на себя в зеркало – ослепнете.

Тише несите! Тише! Тише ж, кому сказала? Смотрите глазами! Вы ж его пошкрябаете!

— Ида Казимировна, Вы ударили нашего сотрудника утюгом, какая же это самооборона?
— Не случилось, знаете ли, веера под рукой.

Какая здесь тебе жена?! Тут твоя мама!

— Дава?
— Здравствуйте, тётя Ада.
— Что Гута Израилевна?
— Умерла, ещё до войны.
— До войны? А я собралась к ней ехать…
— Таки уже не спешите.

— А где у нас случилось?
— Пара незаметных пустяков. Вам что-то захотелось, мадам Шмуклис?
— Немножечко щепотку соли. Эмик, такое счастье, надыбал глоссика.
— Скажите пожалуйста, два больших расстройства, надыбал глоссика?
— Таки да.
— Целого? Или одни плавнички?
— Виляет хвостом как скаженный.
— Так надо жарить. При такой густой жаре глоссик долго не выдержит.
— А я за что?! Дак Эммик ухнул пачку соли в помойное ведро.
— А шо, если помои посолить, они будут лучше пахнуть?
— Ну я вас умоляю, Фима, вы же знаете за Эммика, он если не сломает, так уронит.

— Давид! Давид, вставай! Давид! Вставай, Давид!
— Шо там?
— Ничего. Тебя убили.
— Да ты шо? Насмерть?

Дава, стой. Слушай, мы четыре года не замечали твой день рождения. Ты не хотел, я уважаю. А пятый я уже не хочу.

— Эммик, что Вы потеряли в том ресторане, Вы мне скажите.
— Вы не видели красивой жизни, мама!
— А что, разве нельзя покушать со вкусом дома? Я же с утра уже всё приготовила: и гефилте-фиш, и форшмак, и синенькие…
— Ой, Вы, мама, не смешите меня!
— Ой-вэй, как будто у него нет дома, у этого ребенка. Эта Циля откуда взялась на мою голову, такой гембель! Ведет себя, как румынская проститутка. Какое счастье, что твой папа не дожил до этого дня, когда он видел, чтоб ребенок пошёл в ресторан от мамы. Мама готовит целый день…

Не расходуй мне последний нерв!

— Может тебя в какой детский дом определить?
— Ага, сейчас, только разбег возьму.

За завтра, завтра поговорим.

Родя, скажу тебе как родному. Я нет-нет, да думаю: может, я неправильно жил? Надо же брать деньги у богатых и давать их бедным, а таким, как ты, давать по морде. Чтобы у мире была красота и гармония…

— Погоди, ты что, отказываешься выходить за меня?
— Нет.
— Тогда шо кобенишься?… Грубо сказал?
— А я и не кобенюсь.
— Тогда пошли!

Сеня, друг. Не дай бог, конечно… Что ты мне истерику мастеришь? Ты посмотри вокруг и трезво содрогнись. Ты уже себе наговорил на вышку, теперь тяни на пролетарское снисхождение суда, мудрое, но несговорчивое.

— Дядька, а ты у них самый главный?
— Ну вроде того.
— И Гоцмана знаешь?
— Я Гоцман.
— Тю, Мишка Карась.
— Гоцман.
— А тебя правда пуля не берет?
— Так я быстро бегаю, не поспевает.

Дава, я извиняюсь, но ты-таки босяк, некому задницу надрать. Пять пистолетов — не пачка папирос, они-таки стреляют. Ну ты же не окно в женской бане, зачем в тебе дырка?

— Вот. Вам цветы.
— Зачем?
— От меня Вам.
— Спасибо, не надо.
— Почему?
— В очереди за хлебом не стоят с цветами.
— А я могу Вам без очереди взять.
— Давид Маркович, это глупо, я же Вам все сказала, а Вы настаиваете, зачем?
— Вот что, Нора, вот Вам букет, и хотите — метите им улицу. Вечером жду Вас перед оперным театром. Будем оперу слушать. Всё!

— Шо ты ходишь здесь как скипидарный? Туда — сюда, туда — сюда!
— Доктор сказал ходить — ходю! Полезно для здоровья!

Вбейте себе в мозг — беспределу ша. Погромы прекратить. На улицах должно быть тихо, как ночью в бане. Все вежливые до поносу. Кто-то не понял? Тогда — два шага в сторону, чтоб не забрызгать остальных.

— Мама, я зарежу себя ножиком!
— Режь! Делай маму сиротой. Не ищи ножики, я их убрала!

По сто пятьдесят и огурчик.

Доктор прописал мне спокойствие для сердца, и я буду спокоен. Значит или ты мне сейчас скажешь, что случилось, или я гэпну тебя в морду со всей моей любовью.

— Давид Гоцман, иди кидайся головой в навоз! Я вас не знаю. Мне неинтересно ходить с вами по одной Одессе.
— Фима, ты говоришь обидно.

Мама, вы родили идиота!

Всем три шага назад и дышать носом!

Так он с детства такие номера откалывал. На Пересипи как-то раз, три некрасивых пацана привстали на дороге как шлагбаум. Повытягали из карманов перья, кастеты и самые такие смелые стоят, с понтом на мордах сделать нам нехорошо. Так Дава ни разу не подумав, пожал им сходу челюсть. Они от такого здрасте, пообронили свой металлолом, схватили ноги в руки и до хаты, набрать таких ещё пять-шесть солистов для ансамбля.

Завтра сядешь в моём кабинете и будешь учить уголовно-процессуальный кодекс от заглавной буквы «У» до тиража и типографии.

Ты не гони мне, Сеня, не гони. Здесь Уголовный розыск, а не баня. Нема ни голых, ни дурных.

Вот уважаю вас, но тьфу вам под ноги! За ваше каменное сердце!

— Ну шо, доктор, слыхать?
— Фима, закрой рот с той стороны. Дай доктору спокойно сделать себе мненье.
— Хорошо, пожалуйста.
— Мне не мешает.
— Вот видели? Интеллигентный человек!

— Виталий, у тебя бывают дурные предчувствия?
— Конечно, бывают. Это у нас называется — «интуиция».
— У вас — интуиция, а у нас в Одессе — «задница горит».

Не расчесывай мне нервы! Их еще есть где испортить!

Ну, не тяни кота за все подробности.