Лучшие цитаты из книги Властелин колец (300 цитат)

Сплошной поток печальных, но жутких звуков постепенно складывался в слова, мрачные, жестокие, холодные, не знающие милости, но полные отчаяния и жалобы. Ночь, навеки лишенная света, слала упреки утру, холод проклинал тепло, которого жаждал и не мог обрести.

Я бы рад был спасти Шир, если у меня получится, хотя подчас тутошний народ кажется таким тупоголовым! Ничем их не проймешь! Вот и мелькала у меня мыслишка: шарахнуть бы их землетрясением, что ли, или драконов напустить для их же блага… Но теперь я так не думаю. Мне кажется, знай я, что где-то за спиной у меня родной Шир, что опасность ему не угрожает и живется там по-прежнему привольно – скитаться мне будет хоть чуточку, да легче. Я буду знать, что где-то еще есть клочок твердой, надежной земли, пусть мне самому уже не суждено ступить на него…

Скольких я уложу, прежде чем они меня схватят? Вытащи я меч, они сразу увидят его блеск и, рано ли, поздно ли, меня поймают. Знать бы только, попаду я когда-нибудь в песню или нет? Песнь о Сэмвайзе, что пал в бою на горном перевале, окружив своего хозяина стеной из мертвых тел! Впрочем, что это я? Какая песня? Не будет никакой песни. Ведь они завладеют Кольцом, а значит, песен больше вообще никогда не будет.

Не надо мстить за месть — только зла в мире прибудет.

Хватит с него и собственного сада, незачем превращать в свой сад целое царство; есть у него свои руки — и ладно, а чужими руками нечего жар загребать.

Хватит с него и собственного сада, незачем превращать в свой сад целое царство; есть у него свои руки — и ладно, а чужими руками нечего жар загребать.

Если все эльфы потянутся к гаваням, поскучнеет жизнь у тех, кому уезжать некуда.

Несбыточны людские мечтания.

— Нет, даже если Тот и сам явится, в город он не войдет, покуда мы живы.
— Покуда мы живы? А долго ли живы будем? У него есть оружие, перед которым от начала дней ни одна крепость не устояла. Голод

Поколь жив, все жив. А не помрешь, так и есть захочется.

Он был не из нытиков и считал, что коли уж не на что надеяться, то и огорчаться загодя незачем.

Кто не может расстаться с сокровищем, тому оно станет в тягость. Так, и никак иначе.

Россказни россказнями, а правда их чудней.

Кто знает, что готовит ему новый день.

К победам приводят лишь решительность и бесстрашие. Ради победы в справедливой битве отважный воин должен быть готов на все.

Это очень тяжкое бремя — окончательный выбор.

Когда сквозь муть осенних слез
Оскалится мороз,
Когда ясна ночная студь,
В глуши опасен путь.

Эовин, не гнушайся жалостью, это дар благородного сердца!

Орки, на свою беду, дотащили их до Фангорна… да, мелкие камушки обрушивают горный обвал.

— Только так можно избыть величайшее из зол. Конечно, есть и другие силы, ведь и сам Саурон – всего лишь прислужник другого, давнего Врага. Но мы не в ответе за все Эпохи, мы призваны защитить нашу Эпоху, наши годы, без устали выкорчевывая знакомые нам злые побеги на знакомых полях, дабы оставить идущим за нами добрую пажить для сева. А будет ли орошать ее ласковый дождик или сечь суровый град – решать не нам.

Велика моя жалость к малым мира по сего, и великая сила нужна мне, чтобы творить добро.

Гил-Гэлад, эльфов звездный свет,
Был королем прадавних лет,
Меж гор и моря его страна
Была прекрасна и вольна.
Был меч его грозен, копье остро,
И шлем сиял, как в ночи костер,
А в серебряной глади его щита
Отражалась звездная красота.
Но вот однажды ушел он в поход,
Никто не ведал, куда,
И в Мордоре, где Тень живет,
Канула в темень его звезда.
Тем дням уж больше вовек не бывать…
Будут арфисты печальные песни слагать.

— Не спорь с назгулом о его добыче! А то не видать тебе смерти в свой черед: он унесет тебя в замогильные обиталища, в кромешную тьму, где плоть твою сгложут муки, а душонку будет вечно терзать взор Недреманного Ока!
Лязгнул меч, покидая ножны.
— Грози, чем хочешь: я всё равно сражусь с тобой.
— Ты — со мной сразишься? Глупец! Ни один смертный муж мне не страшен.
И тут Мерри услышал совсем уж нежданный звук. Казалось, Дернхельм рассмеялся, и сталью зазвенел его чистый голос.
— А я не смертный муж! Перед тобою женщина. Я — Эовин, дочь Эомунда, и я спорю с тобой о своем государе и родиче. Берегись, если ты не бессмертен! Я зарублю тебя, чёрная нежить, если ты тронешь его.

— Нет глаз зорче, чем у эльфов, — сказал он. — Они за целую лигу отличают воробья от зяблика. А ну-ка, скажи, что происходит под Изенгардом?

Это гибель. Это тень рока. Чёрный Всадник, получивший крылья.

Наверное, ты прав, но мне без них будет скучно. Мы подружились так быстро, что я, кажется, тоже начинаю спешить, как все в вашем сумасшедшем мире, а может, впадаю в детство.

Войны не миновать: на карту поставлены наши жизни, ибо Враг стремится поглотить всех и вся. Но я не могу сказать, что люблю остроту сверкающего меча, стремительный полет стрелы ради них самих, не могу сказать, что в воине ценю прежде всего воина, а потом уже человека. Я люблю только то, что защищают эти мечи, стрелы и воины, – город нуменорцев. Пусть мою страну чтят за ее прошлое, за ее древние обычаи, красоту и мудрость! Я хочу, чтобы ее боялись только тем страхом, какой подобает юноше, когда он стоит перед лицом умудренного годами старца.

За кормой парома журчала, ускользая, неспешная вода Брендивина, и Сэма охватило странное чувство. Ему казалось, что река рассекла его жизнь надвое: позади, в тумане, осталось прошлое, впереди ждали неведомые страшные приключения.

О Лориэн! Придет зима – начнется листопад,
И листья в реку упадут – их не вернешь назад.

Когда дошло до дела, ему совершенно расхотелось уходить куда бы то ни было.

Я ведь… маленький, слабый, а Враг — он такой могучий и ужасный!

Она перевела взгляд на Арагорна, и он невольно сравнил ее с ранним утром, ясным и льдистым, когда до солнца еще далеко.

– Сегодня случилось так много чудес, что я уже ни в чем не уверен. Чего только не творится на свете! Гномы разгуливают по Рохану под руку с эльфами, люди остаются живы после беседы с Лесной Владычицей – и в придачу ко всему в Рохан возвращается меч, сломанный еще до того, как отцы отцов наших вступили на землю Страны Всадников, причем возвращается перекованным! В такие времена мудрено разобраться, где твое место и в чем твой долг!
– Не более, чем в любые другие, – сказал Арагорн. – Добро и зло всегда остаются добром и злом – как для людей, так и для эльфов с гномами. Надо только уметь отличить одно от другого – будь то у себя дома или в Золотом Лесу.

Не знаю, как вам объяснить, но после этой ночи я другой стал. Я словно вперед вижу, если можно так выразиться. Я знаю, что дорога перед нами длинная и ведет она во тьму, но я не могу повернуть назад. Я уже не ради эльфов иду, и не ради драконов, и не чтобы горы посмотреть. На самом деле я не знаю, чего хочу, но я должен что-то совершить прежде, чем все это кончится, и это что-то меня ждет не в Шире, а там, впереди. Мне надо пройти этот путь до конца – понимаете?

— И все же, знай мы заранее, куда угодим, мы бы тут сейчас не сидели. Так, наверное, часто бывает.

По его понятиям, мы представляем для него серьёзную угрозу. Он трепещет при мысли, что среди нас может объявиться какой-нибудь богатырь с Кольцом на пальце, который отважится пойти войной на Мордор, чтобы сокрушить мощь Барад-дура и самому воссесть на чёрный трон. Ему и в голову не приходит, что, сокрушив мощь Барад-дура, мы никого не захотим возводить на трон Саурона. Даже в самых чёрных снах ему не грезилось, что мы пытаемся попросту уничтожить Кольцо!

– Ведь это путь в безнадежность. Я сказал бы, что это безумие, не чти я вековую мудрость Элронда.
– Так безнадежность или безумие?

– Мошкарные Болота называется! Да тут больше мошкары, чем болот!
– И чем они только питаются, когда поблизости нет хоббитов?

В Мордоре, где вековечная тьма:
Чтобы всех отыскать, воедино созвать
И единою черною волей сковать
В Мордоре, где вековечная тьма.

Еды и питья! Долгие рассказы сушат горло, а долго слушать — недолго оголодать.

Я отдала свою Надежду Дунаданам и ничего не оставила себе.

— А Сильмарилл в конце концов попал к Эарендилу. А потом… Ох, хозяин, а я ведь об этом раньше не думал! Ведь у нас с собой есть частичка того же самого света, ну, в этой стеклянной звездочке, которую вам дала Владычица! Значит, если разобраться, мы из той же самой истории и она продолжается! Неужели все великие истории – бесконечные?

Что им до моих «нравится, не нравится». Что бы я не думал, все равно они не такие…

Гэндальф наконец сказал, что рад нас видеть.
— Где же ты был? — сунулся было я. — И где все остальные?
— Где был, там меня уже нет, — отвечал он в своей неподражаемой манере. — Кое-кого видел, об остальном потом, я спешу.

Глаза у него словно бездонные колодцы, а в колодцах – память целых тысячелетий и длинные, медленные мысли. Как будто все, что происходит здесь и сейчас, для него только искорки на поверхности, вроде как блестки солнца на листьях огромного дерева или рябь на воде очень, очень глубокого озера. Мне показалось, будто мы с Мерри нечаянно разбудили дерево, веками росшее и росшее себе из земли. Ну, не разбудили, наверное, потому что оно не совсем спало – оно, если хотите, просто жило само в себе, между кончиками своих корней и кончиками веток, между глубинами земными и небом, и вдруг проснулось – и смотрит на вас так же медленно и внимательно, как все эти бесконечные годы вглядывалось само в себя.

А ты и так не выставляешься. Ты выставлен. … Ты — последний. Миссия должна быть исполнена.

А ты и так не выставляешься. Ты выставлен. … Ты — последний. Миссия должна быть исполнена.

И увядшее древо вновь расцветет,
И начнется времени новый отсчет.

— Мне нельзя жить во своей воле?
— Этого почти никому нельзя.

Добро и зло местами не менялись: что прежде, то и теперь, что у эльфов и гномов, то и у людей. Нужно только отличать одно от другого.

И в самой искусной паутине можно отыскать слабую нить.

Кому везет, тому и счастье.

— Подумаешь, ты же с нами, — сказал Мерри. — В два счета разберемся.
— Пока что я с вами, да, — подтвердил Гэндальф, — но ненадолго. В Хоббитанию я с вами не поеду. Разбирайтесь сами: вроде бы уж должны были привыкнуть. А вам что, до сих пор не понятно? Повторяю: мои времена кончились и не мое теперь дело — наводить порядок или помогать тем, кто его наводит. Кстати же, дорогие мои друзья, никак помощь вам не нужна, сами справитесь. Вы не только подросли, но и очень выросли. Вы стали солью земли, и я больше ни за кого из вас не опасаюсь.

Безвестные подвиги ничуть не менее доблестны.

Зло не изначально, оно овладевает сердцами исподволь.

Мы всегда не вмещаемся в старые списки и в старые истории, хотя и существуем уже довольно давно. Мы — хоббиты.

— Вот мы и остались вчетвером, как когда-то. Мне кажется, мы спали и видели сон, и только теперь просыпаемся.
— А мне кажется, что мы, наоборот, опять засыпаем…

Он был рад, что не видит лица убитого. Как звали этого человека, задавался вопросом хоббит, откуда он явился и точно ли сердце его было черно от злобы? Может, его опутали ложью или запугали, чтобы он вместе со всеми послушно отправился на север? Кто знает, может, сам он предпочел бы остаться дома и вести мирную жизнь?

– Чего только не услышишь нынче! Полурослики – маленькие человечки из старых северных песен и нянюшкиных сказок. Но мы-то не в сказке! Мы стоим на зелёной траве, под ярким солнцем!
– Одно другому не мешает, – отозвался Арагорн. – Те, что придут после нас, сложат легенды и о нашем времени. Мы стоим на зеленой траве, сказал ты. Но разве о зелёной траве не поётся в песнях? А ведь ты ходишь по ней наяву, в ярком свете солнца!

Обнажены были бледные мечи, но я не узнал, так же ли они оказались остры, как прежде, поскольку, кроме страха, Мертвым не потребовалось никакого оружия.

Может статься, мы идём навстречу судьбе. Как бы этот поход не стал для нас последним! Но если бы мы остались дома и предались безделью, гибель всё равно рано или поздно настигла бы нас. Мысль об отмщении зрела в наших сердцах давно, потому-то мы и двинулись на Исенгард, не откладывая. Решение было принято далеко не спрохвала! Если это последний поход энтов, пусть он по крайней мере будет достоин песни! Почему бы не пособить другим племенам, прежде чем исчезнуть? Я бы, конечно, предпочёл идти своей дорогой и ждать того дня, когда исполнится предсказание и отыщутся наши жены. Я был бы рад, очень рад увидеть Фимбретиль! Но не будем забывать, что песни, как и деревья, приносят плоды лишь в назначенное время, и никто не может сказать, как именно это свершится. А бывает и так, что песни увядают раньше срока…

– Ты об этом еще пожалеешь, юнец! Почему ты не ушел вместе с ним? Ты не здешний. Ты не Бэггинс. Ты… ты… Брендибак, вот ты кто!
– Слыхал, Мерри? Оказывается, это оскорбление, – сказал Фродо, захлопнув за нею дверь.
– Какое там оскорбление, – возразил Мерри Брендибак. – Это грубая лесть. А следовательно, неправда.

Я размышляю у огня
О людях давних лет,
О тех, кто жил вокруг меня
И кто придет вослед.

Я не узнаю стольких тайн,
Загадок и чудес —
Ведь каждый день и каждый миг
Иначе зелен лес!

Я пришел собрать цветов для моей любимой,
Удивительных цветов — белоснежных лилий,
Чтоб спасти их от мороза, снега и метелей,
Чтобы милые глаза их любовью грели.

Наш нынешний мир суров и опасен, некоторые свободные земли затемнены, а любовь часто оборачивается печалью — но становится от этого еще прекрасней.

Скитальцы в сумрачных краях!
Не вечна мгла — отриньте страх:
Еще отступит мрак лесной,
Откроет солнцу облик свой,
И будет свет, и в свой черед
Придет закат, придет восход,
И дебри сгинут навсегда…

Ничего не происходит, да никто и не хочет, чтобы происходило.

Я не прошу о помощи, но мы в ней нуждаемся. Если мы будем знать, что Гондор не одинок и кто-то в меру своих сил тоже сражается с Врагом, – это придаст нам мужества.

Слушай! Не навечно привязаны мы к кругам мира, и за ними больше, чем память.

Труды не окончены, даже если надежда погасла.

– Ладно, ладно, некогда ломать голову над загадками, – торопил Гимли. – Идемте, перенесем Боромира к Реке!
– Когда-нибудь разгадывать загадки придется, если мы хотим выбрать верную дорогу, – возразил Арагорн.
– А есть ли она, эта верная дорога? – усомнился гном.

Поспешные суждения редко бывают справедливы.

Не лезь в дела мудрых. Понять — не поймёшь, а хлопот не оберешься.

Я ведь уже решил, Боромир, только боюсь решиться.

Эгей! Бутылку я припас! А ну, хлебнём до дна!
Она согреет сердце нам, хотя и холодна!
Она прогонит грусть из глаз и силу даст рукам,
Поднимет враз и пустит в пляс, забросит к облакам!
Пусть ветер свищет злую весть и пусть грозит бедой —
Не унываю, если есть бутылка не с водой!

Правитель Города сдался раньше, чем Враг взял крепость.

Люди Гондора – доблестные воины, они не станут никому кланяться. Но их можно одолеть в бою, поскольку доблесть – ничто без могучей армии и оружия.

Эльфы не дают необдуманных советов. Совет – дар опасный, даже совет мудреца мудрецу. Все на свете может обернуться злом.

… волшебные сказки — это не дезертирство солдата, а бегство из постылой тюрьмы.

Если тебе нужны друзья, которые тебя ни в воде, ни в огне не бросят, – можешь смело на нас положиться. И тайну ты нам можешь смело доверить – уж мы-то не проговоримся, даже если ты сам однажды не выдержишь и сломаешься. Но если ты ищешь таких, что предоставят тебе одному выпутываться, когда случится беда, а сами потихонечку смоются, – мы тебе не подходим. Понимаешь, мы твои друзья, Фродо. От этого никуда не денешься.

Не зарывайся, Сэм, выкапывать будет некому!

Надеюсь, наши невзгоды и горести хотя бы на время канут в небытие.

Кто не может расстаться с сокровищем, тому оно станет в тягость.

Я просто говорил вслух сам с собой. Стариковский обычай: избирай собеседником мудрейшего; долгие объяснения, необходимые молодым, утомительны.

Горюешь — горюй, но и в горе будь справедлив.

День окончен, свет погас,
ждут в стране далекой нас.
До свиданья! Слышу зов.
В плаванье корабль готов.
Ветер свеж, волна бежит,
путь мой к западу лежит.
Море серое зовет,
колокол далекий бьет.

И сказала Арвен:
— Темна Тьма, но сердце моё наполнено радостью, ибо ты, Эстел, будешь среди тех великих, чья доблесть рассеет её.
И отвечал Арагорн:
— Увы! Не дано мне предвидеть этого. Но твоя надежда — моя надежда. Тьму отвергаю я полностью. Но и Сумерки, госпожа, не для меня; ибо я смертен, и если ты будешь верна мне, Вечерняя Звезда, ты тоже отринешь Сумерки.
Долго стояла она, недвижна, как белое дерево, и сказала наконец:
— Я буду верна тебе, Дунадан, и уйду от Сумерек. Но там — земля моего народа и древний дом моих предков.

Все-то всегда хотят знать заранее, что поставить на стол, но те, кто готовит трапезу, болтать не любят, чем неожиданнее, тем радостнее.

Уходила Третья Эпоха. Уходили Элронд и Галадриэль, минули дни Колец, и к концу приходит песнь о тех временах.

Этот мир гибнет, а мы — в самом сердце его, и нам не спастись.

– Разве это единственная дорога? – спросил он.
– А какую бы предпочел ты? – обернулся к нему Арагорн.
– Прямую, всем понятную, даже если она утыкана мечами!

Как просто! Но для ученого знатока преданий, да еще в наше время, когда все друг друга подозревают, простота может оказаться сложнее всякой сложности!

Всякий совет к разуму хорош, а любой путь может обернуться бедою.

Сижу напротив камелька
И думаю о том,
Как летом крылья мотылька
Играли над цветком.

В мире много злых сил, с которыми вашим крепким стенам и острым мечам дела иметь не приходится. Ты сказал, что Север наслаждается покоем и свободой. Но что знали бы о покое и свободе народы Севера, если бы не мы? Один страх перед Тенью уже сломил бы их. Но когда с пустынных холмов и из бессолнечных чащоб в долины являются темные твари – мы изгоняем их прочь. Кто осмелился бы путешествовать по дорогам, кто чувствовал бы себя в безопасности дома или в поле, кто мог бы спокойно спать у себя в постели, если бы дунаданы предавались сну или сошли в могилы? И все же мы слышим слова благодарности реже, чем вы. Путешественники провожают нас хмурыми взглядами, крестьяне наделяют презрительными кличками. Для одного толстяка, что живет в дне пути от чудищ, единственно от вида которых у него остановилось бы сердце и которые с легкостью сотрут его селение с лица земли, стоит только нам ненадолго снять стражу, – так вот, для этого толстяка я – подозрительный проходимец, «Бродяга-Шире-Шаг»… Но мы не хотим ничего менять. Когда простой народ беззаботен, когда ему нечего бояться, он остается свободным, а это главное.

Когда обрушится зима, и землю скроет тень,
И ночь беззвездная убьет короткий серый дeнь,
И лес умрет в туманной мгле — под снегом и дождем,
Найду тебя, приду к тебе, чтоб быть навек вдвоем.

И мы начнем — в руке рука — на Запад долгий путь,
И там, вдали, отыщем край, где можно отдохнуть.

Старыми ногами он твердо стоит на земле, в его пальцах живет мастерство, а в костях мудрость, и на мир он смотрит открытыми глазами.

Какие-то проблески совести у него остались. Где-то в сердце он хранил уголок, и через него, как через щель, льется свет, пусть хотя бы только из прошлого.

Гил-Гэлад, светлый государь,
Последний всеэльфийский царь,
Хотел навеки превозмочь
Нависшую над миром ночь.

Мы должны шагнуть в ловушку с открытыми глазами, собрав все мужество и помня, что для себя надежды у нас почти не остается. Ибо, государи мои, очень может статься, что все мы погибнем в этой черной битве, погибнем вдали от земель, населенных людьми. Даже если Барад-Дур все-таки падет, мы с вами в новую эпоху, которая откроется для других, не вступим. Но таков, думается мне, наш долг. Посудите сами, разве такая смерть не лучшая из возможных? Ведь если мы ничего не предпримем, смерть найдет нас и здесь, с той же неизбежностью, но разница будет немалой, ибо, умирая, мы будем знать, что новая эпоха не настанет уже никогда.

– Люди – странные существа, Леголас! Они владеют чудом из чудес, какого нет на всем Севере, и как они его называют? „Пещеры“! Пещеры, которые в дни войны служат им убежищем, а в дни мира – хранилищем зерна! Дорогой Леголас, известно ли тебе, что подземные чертоги Хельмовой Пади обширны и прекрасны? Да если бы гномы о них прознали, они бы потянулись сюда бесконечной чередой, чтобы только взглянуть на них, да, да, и платили бы за это чистым золотом!
– Лично я не пожалею золота, только бы меня избавили от лицезрения твоих пещер, – сказал Леголас, – а если бы я ненароком забрел туда, то дал бы вдвое, только чтобы меня выпустили на волю!

Вот тебе и пожалуйста! — сказал Сэм. — Пришли к воротам, только сдаётся мне, что и зайти нас не пригласят, и ноги унести не дадут.

Врагов я считаю только мечом.

В горных долинах моей страны много удивительных цветов и много дев, превосходящих эти цветы красотой лика и стана, но ещё ни разу не встречал я в Гондоре ни цветка, ни девы, которые сравнились бы с тобой по красоте и печали. Может статься, через малое число дней мир покроет тьма, и я надеюсь встретить её мужественно – но на сердце у меня было бы легче, если бы в оставшиеся нам солнечные дни я мог иногда видеть твоё лицо.

– Для того чтобы развязать войну, достаточно желания одной из сторон, о достойный Целитель, – отвечала Эовин. – А от меча могут погибнуть и те, кто никогда не брал его в руки. Неужели ты предпочёл бы, чтобы гондорцы день и ночь собирали травы, пока Чёрный Властелин собирает армии? Да и телесное исцеление не всегда идёт на пользу, а гибель на поле брани – не всегда зло, даже если герой погибает в муках.

Прекрасным было ее лицо, а длинные волосы струились, подобно золотой реке. Стройной и высокой была она в своем белом платье с серебряным поясом, но сильной и твердой, точно сталь – она, дочь королей. Так Арагорн впервые увидел при свете дня Эовин, леди Рохана, и подумал, что она «прекрасна, прекрасна и холодна, точно едва забрезжившее утро ранней весны».

Знаете, какое у меня чувство? Будто я внутри песни – понимаете?

Истинный мудрец не мог бы надеяться узнать избранника прежде, чем пробьет назначенный час.

И все же в этом есть одно утешение — по крайней мере, мы позавтракаем как следует.

Вот уже не первое столетие, как мы, Целители, занимаемся только залечиванием ран, нанесённых мечами. Правда, и в дни покоя мы не сидим праздно. В мире хватает болезней, бед и случайностей. Войны только приумножают их.

Но скажу тебе вот что: я не владею королевствами – ни Гондорским и никаким другим, ни большим, ни малым. Я просто пекусь обо всем, что есть на свете доброго и чему в нашем сегодняшнем мире грозит опасность. Гондор может погибнуть, но я не назову себя побежденным, если хоть что-нибудь продержится до утра, чтобы расцвести и дать добрый плод грядущим временам.

Твоё сердце не просто слепо предано хозяину – оно зорче твоих глаз.

– Видимо, она поистине прекрасна, – сказал Фарамир. – Губительно прекрасна!
– Ну, насчет губительно – не знаю, – возразил Сэм. – Думаю, люди сами приносят в Лориэн свою беду – и, конечно, натыкаются на нее, на беду эту, раз уж она пришла туда вместе с ними. Владычицу, конечно, очень даже можно назвать опасной, хотя бы потому, что в ней столько силы, столько силы! Иной об эту силу разобьется, как корабль о скалу, иной утонет, как хоббит, если его бросить в реку. Но скалу и реку винить глупо.

— Странными силами владеют наши враги, и странные слабости им присущи, — заметил Теоден. — Испокон веков говорится: «Зло часто побеждает самое себя».

– Ничто не затмит в моих очах красоты эльфийской Владычицы, – сказал он Леголасу, сидевшему с ним в одной лодке. – Отныне я смогу называть прекрасным только то, что исходит от нее. – Он приложил ладонь к груди и воскликнул: – Зачем я только пустился в этот Поход? Скажи, Леголас! Что мог я знать о главной опасности, подстерегавшей меня на пути? Прав был Элронд: нам не дано было предугадать, что нам повстречается. Я боялся тьмы, боялся пытки, и этот страх не остановил меня – а оказалось, что опаснее всего свет и радость. Если бы я о том ведал, я никогда не отважился бы покинуть Ривенделл. Прощание с нею нанесло мне такую рану, что куда там Черному Властелину, даже если бы я прямо сегодня попал к нему в руки!

– Только вероломный говорит «прощай», завидев тьму впереди, – проронил Гимли.
– Может быть, – сказал Элронд. – Но пусть не клянется выстоять во тьме тот, кто еще никогда не видел ночи!
– Слово обета может укрепить колеблющегося, – не согласился Гимли.
– Или сломить его, – молвил Элронд.

Я ничего не знаю и знать не хочу ни о каких сторонах. Я иду своей дорогой и думаю, что ваш путь на некоторое время может совпасть с ней.

Ух! Все ж таки нам, Кролам и Брендизайкам, непривычно жить на этаких высотах: уж больно все возвышенно.
— Да, — сказал Мерри. — … Но вот в чем дело, Пин: мы теперь знаем, что эти высоты есть, и поднимаем к ним взгляд. Хорошо, конечно, любить то, что тебе и так дано, с чего-то все начинается, и укорениться надо, благо земля у нас в Хоббитании тучная. Но в жизни-то, оказывается, есть высоты и глубины: какой-нибудь старик садовник про них ведать не ведает, но потому и садовничает, что его оберегают высшие силы, и те, кто с ними в согласии. Я рад, что я это хоть немного понял.

Опасное занятие выходить из своей двери, ты ступаешь на дорогу и если не придержишь ноги, то неизвестно куда придешь.

Спасение наше там, откуда грозит нам гибель.

Боишься орка, не утаишься от волка.

Нет! Я все-таки не отчаиваюсь. Возьми Гэндальфа. Он упал в бездну, но вернулся, и теперь он с нами! Мы выстоим – пусть на одной ноге, пусть упав на колено, но выстоим!

Я его знаю всю свою коротенькую жизнь и только что проделал с ним вместе очень долгий путь – но это, я скажу, такая книга, которую читаешь сто лет, а потом выходит, что еще и второй страницы не одолел.

Полчища его несметны, но нас осеняет надежда, неведомая ему.

— Хоть бы при мне-то этого не было, — сказал Фродо.
— А при мне уже много раз было, — отозвался Гэндальф, — все-то всегда говорили: хоть бы не при мне. Выбирать судьбу нам не дано; однако на этот раз нам дано время, и главное — не упустить его. А время у нас, Фродо, едва ли не на исходе. Враг с каждым днем все сильней. Ему ещё нужен срок, но срок недолгий. Надо опередить его замыслы и воспользоваться невероятным случаем — быть может, себе на погибель.

Теоден что-то крикнул своему коню, и он с места рванулся вперед. Позади билось на ветру знамя Рохана — белый конь мчался по зеленому полю. За ним лавиной двинулся передовой отряд. Но король Рохана летел впереди всех, его никто не мог догнать. Словно древнее божество, словно сам Великий Оромэ в битве Валар на заре мира, неудержимо мчался король Рохана. Он поднял щит, сверкнувший золотом в первых лучах солнца; трава под копытами его коня вспыхнула изумрудным ковром, потому что настало утро! Ветер с далекого Моря и солнце взяли верх, тьма отступила, полчища Мордора дрогнули в ужасе перед лавиной Всадников, катящейся на них, и побежали! А Всадники Рохана пели боевую песнь, пели и убивали врагов. И эта песнь, прекрасная и грозная, была слышна за стенами Минас-Тирита.

– Ну а пир… я теперь не очень-то часто хожу на пиры. У меня и без пиров есть чем заняться.
– Что же ты делал?
– А сидел, думал. Я этим частенько занимаюсь.

– Сегодня решено не беспокоить тебя разговорами – так велел Элронд!
– Разговоры отвлекают меня от мыслей, а ведь от мыслей устаешь не меньше.

В истинном золоте блеска нет;
Не каждый странник забыт;
Не каждый слабеет под гнетом лет —
Корни земля хранит
Зола обратится огнем опять,
В сумраке луч сверкнет,
Клинок вернется на рукоять,
Корону Король обретет!

Она прекрасна — это выше слов! Она похожа то на большое дерево, то на легкий одуванчик. То она твердая, как алмаз, то мягкая, как лунный свет. Теплая, как луч солнца, и холодная, как иней под звездами. Гордая и далекая, как снежная вершина, и веселая, как девушка весной, с маргаритками в косах. Но все это — пустые слова, совсем неподходящие для нее.

На свете всего одна Дорога, она как большая река: истоки её у каждой двери и любая тропка — её проток.

Всякий потерянный день невозместим.

Береженого, как известно, и судьба бережет. Никто из нас не знает своей судьбы — но мы всегда надеемся на лучшее.

Балрог, — пробормотал Гэндальф. — Теперь я понимаю. — Он пошатнулся и тяжело оперся на свой посох. — Что за злосчастье! А я так устал…

У нас в Шире говорят: не видом пригож, а делом хорош.

В странные времена довелось мне жить! Мы веками разводили скот, пахали землю, строили дома, мастерили орудия, помогали гондорцам в битвах за Минас Тирит. Все это мы называли обычной человеческой жизнью, и нам казалось, что таким путем идет весь мир. Нас мало беспокоило, что происходит за пределами нашей страны. Об этом пелось в песнях, но мы забывали эти песни или пели их только детям, просто так, бездумно, по привычке. И вот эти песни напомнили о себе, отыскали нас в самом неожиданном месте и обрели видимое обличье!

Жили здесь и до вас, будут жить и после вас. Вокруг — мир. Можете не обращать на него внимания, но вы — в нем, а он — в вас.

Что бы потом с нами ни случилось, это был великий день и великий час!

Хоббитам эльфийских аппетитов не перенять. Мне иногда кажется, что для них песни почти как еда, если не главнее!

– Пора спускаться на землю! Мы, Туки и Брендибаки, в небесах долго не выдерживаем… Вершины не про нас.
– Не про нас, – признался Мерри. – Во всяком случае, пока. Уж не про меня – это точно… Но зато мы теперь их видим, эти вершины, и чтим их, правда? Я думаю, каждый должен любить то, что ему положено по его чину, и не мучиться. Надо же с чего-то начинать, надо иметь корни – а чернозем у нас, в Шире, хороший, и глубина – в самый раз!… Но есть вещи и глубже, и выше. Если бы их не было, никакой Старикан Гемджи не смог бы мирно копаться в своем огороде, что бы он сам про это ни думал! Хорошо, что я хоть одним глазком глянул наверх…

– Владычица Лориэна! Галадриэль! – мечтательно воскликнул Сэм. – Вам бы непременно надо повидать ее, сударь! Я самый обыкновенный хоббит, по ремеслу садовник, в стихах дуб дубом и сочинять не умею – так, смешное что-нибудь иногда, а чтобы настоящие стихи – этого нету. А потому я не могу вам передать, какая она.

Но так уж наш брат хоббит устроен, что в серьезные минуты у нас на языке одни пустяки. Мы всегда говорим совсем не то, что хочется, – а почему? Потому что боимся сказать лишнее. Когда нету места шуткам, мы сразу теряемся…

Но так уж наш брат хоббит устроен, что в серьезные минуты у нас на языке одни пустяки. Мы всегда говорим совсем не то, что хочется, – а почему? Потому что боимся сказать лишнее. Когда нету места шуткам, мы сразу теряемся…

Он правда стал другим, вот только каким именно и насколько другим — пока не ясно.

… Не утратив, не сохранишь.

В этом сражении понадобится мужество без оглядки на славу, ибо никто никогда не узнает, какие подвиги совершили павшие, в последний раз выступив на защиту своего дома… Но ведь подвиг остается подвигом, даже если его некому воспеть.

Смерти искать не надо, она над всеми висит.

Не торопись никого осуждать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано провидеть все.

Он давно усвоил, что тому, кто наносит первый удар, второй может и не понадобиться — хватило бы мощи.

Кто убежал через крышу, тот не будет входить в дверь.

Я пришёл подумать в тишине. Спи, пока ещё спишь в постели. На рассвете мы идём к Денетору. Хотя что я говорю! Рассвета не будет. Наступил Великий Мрак!

– Увы безумию наших дней! – поморщился Леголас. – Все мы – враги одного Врага, но я почему-то должен идти по эльфийскому лесу с повязкой на глазах! А в лесу этом светит веселое солнышко и листья блестят, как золото!
– Может, ты и прав, – сказал Халдир печально. – Видно, воля Черного Властелина действует и в нас самих! Ни в чем она так не заметна, как в отчуждении, когда оно проникает в ряды его врагов.

Настоящие имена рассказывают историю вещей, которым принадлежат.

Где ныне конь и конный? Где рог его громкозвучащий?
Где шлем и кольчуга, где лик его горделивый?
Где сладкозвучная арфа и костер, высоко горящий?
Где весна и зрелое лето, и золотистая нива?
Отгремели горной грозою, отшумели степными ветрами,
Сгинули дни былые в закатной тени за холмами.
С огнем отплясала радость, и с дымом умчалось горе,
И невозвратное Время не вернется к нам из-за Моря…

Просто ты не умеешь надеяться по-настоящему — вот в чем дело.

В дела мудрецов носа не суй — голову потеряешь.

Оружие измены всегда опасно в первую очередь тому, у кого оно в руках.

Три — эльфийским Владыкам в подзвездный предел;
Семь — для гномов, царящих в подгорном просторе;
Девять — смертным, чей выверен срок и удел,
И Одно — Властелину на черном престоле.

Мир, который нас окружает, огромен. Ты можешь оградить себя стеной и запереться от этого мира, но самого мира тебе не запереть.

Враг появится только в миг последней победы. До тех пор он воюет руками других. Так делают все великие правители, если они мудры.

Злодейству творить не дано, оно может лишь издеваться и уродовать.

Далеко за Эфел Дуатом, на западе, виднелась полоска бледного неба. И вдруг над самым высоким и острым пиком, выглянув из рваных туч, сверкнула звездочка. Красота ее так поразила Сэма, что у него забилось сердце, и к маленькому путнику, затерянному в мрачной, всеми проклятой стране, внезапно вернулась надежда. Его пронзила ясная и холодная, как луч звезды, мысль: Тьма не вечна, и не так уж много места занимает она в мире, а свет и высшая красота, царящие за ее пределами, пребудут вечно.

Таков закон: те, чью ладью несёт быстрый поток, обречены находить и терять.

Река — это такая тропа, с которой по крайней мере не собьешься.

Про тех, кто вернулся, сказок не складывают и песен не поют. Которые до конца шли, те — другое дело. А конец-то, знаете, не всегда бывает хорошим, для героев-то…

В начале путешествия мы не можем слишком далеко заглядывать в будущее. Порадуемся тому, что первая часть пути прошла благополучно.

Судьба его, впрочем, не пощадила: ему привелось увидеть поверженным в прах то величие, которому он поклонялся, и пережить крушение всех своих упований. Казалось бы, он довольно наказан, однако худшее у него впереди.

Властелин Черной Башни обладал оружием, действовавшим куда быстрее, чем голод. Это были страх и отчаяние.

– Боюсь, теперь он нанесет удар быстрее, чем замышлял!
– Кто торопится, часто бьет мимо.

Испытайте ваши сердца, примите то, что пошлет каждому из вас дорога.

Весна и лето миновали и не вернутся уже на землю – разве что как воспоминание.

Что ни случится после, подвиги не тускнеют.

Спроси у гнома про дела, рассказов хватит до утра.

Хочешь, поезжай на войну и докажи свою верность мечом, а нет — отправляйся куда угодно. Но не проси меня о милосердии, если мы встретимся снова.

Распускать несвоевременные слухи всегда опасно – они могут попасть не по адресу. Во всех долгих войнах с Черной Башней измена всегда была нашим главным врагом.

Впервые слышу от тебя не только дельный, но и приятный совет. Даже опасаюсь: поскольку все твои неприятные советы неизменно были к добру, то не к худу ли приятный?

Моя цена такая: я пойду с вами и буду идти, пока сочту нужным.

Позарастают беды быльем,
Вспыхнет клинок снова
И Короля назовут королем
В честь короля иного…

Если бы только Госпожа могла нас сейчас видеть и слышать! Я сказал бы ей: «Владычица! Нам так мало нужно! Только немного воды и света, чистой воды и обыкновенного дневного света, и все. Они важнее всех драгоценностей мира, вы уж меня простите!»

Но знай, Эомер, тебя она любит по-настоящему, меня же – нет. Ибо тебя она знает, а во мне любит лишь тень, грезу, игру собственного воображения.

Кольцо нельзя надеть на две руки сразу.

— Кругом опасность! Где же мне взять мужества, чтобы справиться со всем?
— Знаешь, мужество прячется в самых неожиданных местах.

– Ты спрашиваешь, как я себя чувствую?! – закричал он. – Да этого никакими словами не выразишь! Всё равно что… – он взмахнул руками, – всё равно что весна после зимы, всё равно что луч в листве! В душе у меня сейчас всё сразу – трубы, и лютни, и все песни, какие я только слышал!

— Если бы я знал это раньше, — жалобно протянул Пиппин. — Я ведь понятия не имел о том, что делаю.
— Нет, понятия у тебя хватало, — возразил Гэндальф. — Ты знал, что поступаешь глупо и плохо. Но ты не послушал себя.

– Может быть, здешние люди поступают мудро, помалкивая об этих пещерах: наверное, одного трудолюбивого гномьего семейства с молотками в руках хватило бы, чтобы напортить столько, что потом никаким гномам не поправить!
– Ты не прав, – возразил Гимли. – Сердце гнома не может остаться равнодушным к такой красоте. Дети Дьюрина не стали бы добывать тут каменья. Даже золото и алмазы нас не соблазнили бы. Разве ты срубил бы на дрова цветущую весеннюю рощу?

Нельзя быть одновременно и тираном, и мудрецом.

Навстречу опасности. И, по возможности, избегая её.

Она такая красивая! Такая чудесная! Иногда она похожа на высокое дерево в цвету, а иногда на белый нарцисс, маленький и хрупкий. Тверже алмаза и мягче лунного света – вот она какая. Теплая, как солнечный луч, и холодная, как звездный мороз. Гордая и далекая, как ледник в горах, и веселая, как обыкновенная девчонка, у которой по весне маргаритки в косах…

Все трое так устали, что в сердца их уже не было доступа ни радости, ни печали.

Подлинная история писателя содержится в его книгах, а не в фактах биографии.

Ты говоришь, нам нужно понять друг друга? Я тебя вполне понимаю, а вот тебе меня уже не понять.

Известное дело — не всяк вывозит, кому везет.

Сказки о нашем времени будут слагаться потом.

А ну — развею тишину,
Спою, как пели в старину,
Пусть ветер воет на луну
И меркнет небосвод.

Лучше бы ты рассказал мне всю правду. Было бы не так страшно. От намеков и предостережений только хуже!

Вам нужно имя? Что в нем проку? Скажите-ка мне, кем вы будете, если лишить вас имен?

Проще крикнуть: «Прекратить!», чем сделать это.

Часто изменник сам себя губит и против воли служит добру.

Тот, кому грозит опасность, рано или поздно устает подозревать всех и вся, ему просто хочется довериться иногда первому встречному.

Холодный рассудок щедрому сердцу не указ.

Из всех зол и тягот, какие хранит в запасе судьба, нет ничего столь горького и позорного для мужа, как снискать любовь прекрасной и бесстрашной девы и не иметь возможности ответить ей тем же.

К тому времени Фродо все еще был в возрасте, который хоббиты считают безответственным: между детством и тридцатью тремя годами.

Опасны творения, если сила их создателя больше нашей собственной.

Слишком поздно! Прийти слишком поздно – хуже, чем никогда.

Не стоит так легко отворачиваться от бабушкиных сказок. В них иногда хранится знание из наследства Мудрых.

Не всякому слуху верь.

Опасны орудия, свойства которых превыше нашего разумения.

Но Горлум обиделся. Не так уж часто он говорил правду, и вот, когда он сказал её наконец, ему не поверили!

Половину из вас я знаю вполовину хуже, чем хотел бы; а другую половину люблю вполовину меньше, чем она того заслуживает.

Наши дела так плохи, что нет смысла беспокоиться о завтрашнем дне, он, может, и вовсе не наступит.

И царь сумел развеять ночь –
Развеять, но не превозмочь.

Мир сейчас быстро меняется.

Человек он достойный, но память — что твоя кладовка: самое нужное всегда на дне.

Осторожность — это одно, она необходима, а вот нерешительность — совсем другое.

Он не ведает, навстречу какой судьбе едет, но, если бы и ведал, назад не повернул бы.

Скорее всего, в конце пути он станет как стеклянный сосуд с чистым светом внутри – для тех, кто умеет видеть.

– Как жаль, что Бильбо не убил мерзкую тварь. Ведь это было так просто!
– Жаль, говоришь? Верно! Именно жалость удержала его руку. Жалость и Милосердие. У него не было нужды убивать, и он сжалился. И был вознагражден сторицей, Фродо. Будь уверен: Бильбо отделался так легко и сумел в конце концов освободиться только потому, что его история с Кольцом началась именно таким образом. С Жалости.

Мы обязаны найти способ, даже если у нас не хватит сил на его осуществление.

В наше смутное и тревожное время такая простота кажется безумной. Дни всеобщего дружелюбия миновали…

Эльф толковый даст совет, скажет «да» и тут же «нет».

Вдвойне благословенна помощь, приходящая нежданно!

Не сумеет умный — осилит сильный.

Поражение неминуемо ждёт лишь того, кто отчаялся заранее, . Признать неизбежность опасного пути, когда все другие дороги отрезаны, — это и есть истинная мудрость.

Да ведь говорить и слушать легче, чем думать. Думать-то утомительней.

Я не сражаюсь ни на чьей стороне, ведь никто не сражается на моей.

Мир и вправду полон опасностей, и в нем много темного, но много и прекрасного. Нет такого места, где любовь не была бы омрачена горем, но не становится ли она от этого только сильнее?

Каждый сам вправе положить предел своему путешествию, ибо никто не знает, где граница его мужества и какие напасти подстерегают на пути.

Со всех сторон — несчастное он существо. Ему опостылела тьма, а свет он никогда не любил.

всякому деревцу родная земля слаще

– Рассвет близок, – сказал Гамлинг, стоявший рядом с ним. – Но, боюсь, облегчения нам он не принесет.
– Заря для человека всегда означает надежду, – возразил Арагорн.

Сэм – помощник что надо, он, чтобы тебя спасти, дракону в глотку прыгнет, если не споткнется по дороге.

А быть может, каждый из вас уже начал — не заметив этого — тот единственный путь, который предназначен ему судьбой.

Неминуемо явится в мир иное зло, может статься, ещё больше: ведь Саурон всего лишь прислужник предуготовитель. Но это уже не наша забота: мы не призваны улучшать мир и в ответе лишь за то время, в которое нам довелось жить — нам должно выпалывать зловредные сорняки и оставить потомкам чистые пахотные поля. Оставить им в наследство хорошую погоду мы не можем.

– Белый! – фыркнул Саруман. – Белый хорош только в самом начале. Белое полотно можно выкрасить. Белую бумагу можно покрыть письменами. Белый луч преломляется и становится радугой даже в обыкновенной капле воды!
– Но он перестает быть белым, – пожал я плечами. – А кто ломает вещь, чтобы узнать, что она из себя представляет, тот сошел с пути Мудрых.

Когда обрушится зима, и смолкнет птичья трель,
И сад в пустыню превратит свирепая метель —
Найду тебя, приду к тебе, чтоб быть навек вдвоем,
И мы пойдем — рука в руке — под снегом и дождем!

Хорошо знать, что где-то кто-то уверенно стоит на собственной земле, даже если этот кто-то — не я.

Мы – на самом краю пропасти, где надежда и отчаяние сродни.

Я страшусь предательства. Предательства, Пиппин! Но пусть будет, что будет. Не станем забывать, что иногда предателю случается предать самого себя и невольно послужить добру.

Раз замысел созрел, он рано или поздно себя обнаружит.

Я даже конец успел придумать: «И жил он счастливо до конца дней своих». Это хорошая концовка. Ничего страшного, что она затерлась от частого употребления!

Есть опасности, от которых можно только бежать, и это не будет трусостью.

Никакие ворота не удержат Врага, если при них не будет защитников.

Кончаются не сказки, это герои появляются и уходят, когда их дело сделано.

Кривому глазу и правда кажется кривдой.

Нам всем тяжело. Всем, кто живет в наше смутное время. Каждый из нас обречен на потери. Но тебя-то не назовешь бедным и несчастным: ты не потерял самого себя — а это самая горькая потеря. В тяжелое мгновение ты остался с друзьями — и ничем не замутненная память о счастье будет тебе пожизненной наградой.

— Ты бы остерегся, Теоден, — вмешался Гэндальф. — Хоббитам только дай волю — они усядутся хоть на поле битвы и давай обсуждать кушанья и стряпню, а заодно порасскажут о деяньях своих отцов, дедов и прадедов, девятиюродных родичей с отцовской и материнской стороны.

Мы хотим только одного – свободы. Мы желаем жить, как жили всегда, владеть, чем владели, и не хотим гнуть спины перед чужеземным властителем, неважно, добрым или злым.

Излишняя подозрительность надежней слепого доверия.

За поворот! Меня там ждет
Забытый лаз, секретный ход;
Я миновал его вчера —
Но знаю, что придет пора
Найти ту тропку в глубине,
Что мчится к Солнцу и Луне!

— Клятва укрепляет слабое сердце!
— Или разбивает его. Пусть сердце останется самим собой, но пусть не покидает его доброта.

… в одиночку начать историю невозможно: даже самый великий и могучий герой способен внести лишь крохотный вклад в историю, которая изменяет мир.

Западный путь кажется самым легким. Поэтому от него нужно отказаться.

Я люблю меч не за то, что он острый, и стрелу — не за ее полет, а воина не за силу. Я люблю их за то, что они защищают родину: ее красоту, древность и мудрость.

После, конечно, могут нагрянуть и другие беды: Саурон и сам – только посланник, слуга, не более. Но не в нашей власти управлять всеми отливами и приливами в этом мире. Нам достаточно выполнить то, ради чего мы посланы на землю, сиречь – выкорчевать зло на полях, которыми мы ходим, дабы те, кто будет жить после нас, могли расчистить землю к севу. А какая у них будет погода – это уже от нас не зависит.

Мудрый избегает говорить о том, чего не знает.

Предатели всегда недоверчивы.

Неужели у Приключения не бывает конца? Эх, видно, не бывает. Кому-то всегда приходится продолжать историю дальше.

Многие из живущих заслуживают смерти. А другие погибают, хотя заслуживают долгой жизни. Можешь ли ты наградить их? Так не торопись же раздавать смертные приговоры. Даже мудрейшие не могут предвидеть всего.

– Но я не служанка, я – из рода Эорла. Я умею сидеть в седле, владею мечом и не боюсь ни боли, ни смерти.
– Чего же ты боишься, госпожа?
– Неволи, – бросила она. – Я боюсь просидеть всю жизнь под замком, боюсь дождаться дня, когда усталость и годы примирят меня с тюрьмой, когда надежда совершить великое исчезнет, забудется и перестанет волновать сердце.

Те, кто не обзавелся своими мечами, падут под ударами чужих.

… действовать сообща могут только друзья.

Зло можно возвещать по-разному. Одни сеют зло сами, другие – истинные друзья – в дни мира и благополучия странствуют в далеких странах, а в черный день являются, чтобы протянуть руку помощи.

Я постарался вселить в вас надежду. Но надеяться – ещё не значит победить.

Ну конечно! Это же просто до нелепости, как и все остальные загадки, когда найдешь ответ!

Мир никогда уже не будет прежним, а солнце — таким же ясным, как раньше.

Ты можешь узнать кое-что, плохое или хорошее, оно может пригодиться тебе, а может и нет. Знать — хорошо, но и опасно.

— Жаль, что ты всегда приходишь с дурными вестями.
— Это потому, что я прихожу тогда, где нуждаются в помощи.

Неведомые беды на тайных тропах всегда оказываются гораздо опасней, чем открытые враги на горных дорогах.

Трудно поверить, что огонь обжигает, пока не прикоснешься к нему. Зато потом все, что тебе скажут об огне, западет в самое сердце.

… коли гость сбежал через крышу, обратно его в дом не заманишь.

Пусть же безумие послужит нам покровом, завесой пред глазами врага. Ибо он мудр, но взвешивает все на весах собственной злобы, а единственная мера его — жажда власти; по ней он и судит все сердца.

Многие из живущих заслуживают смерти, а многие из умерших — жизни. Ты можешь вернуть им жизнь? То-то же. Тогда не спеши осуждать и на смерть.

Благодарю тебя. Слова твои, без сомнения, истинны. Но увы – они не согревают сердца. Не память нужна ему. Память лишь зеркало ушедшей жизни, пусть чистое, как Келед-зарам, но всё же зеркало. Во всяком случае, так думают гномы. Для эльфов прошлое вечно продолжается, и память у них — как живая жизнь; а мы вспоминаем о том, что ушло, и наша память подернута холодком…

— Будь осторожен!
— А когда я был неосторожен за эти долгие годы? — горько спросил Арагорн.
— Да, пожалуй, не был. Тем обиднее оступиться в конце пути.

Когда приходит высокая минута, вот как сейчас, мы говорим пустяки, потому что боимся сказать слишком много, а то и вовсе не находим нужных слов.

Укрепись сердцем — лучшей помощи не будет у того, кто отчаялся.

— Хотелось бы мне, чтобы это случилось в другое время — не в мое.
— И мне бы тоже, да и всем, кто дожил до таких времен. Но выбирать не дано. Мы можем только решить, как распорядиться своим временем.

За горячими и дерзкими речами нередко кроется преданное сердце.

Так часто бывает — когда нужно что-то спасти, кто-то должен отказаться от него, потерять для себя, чтобы сохранить для других.

Виновен в дурных вестях тот, кто сеет зло, а не тот, кто пришел предупредить и помочь в трудный час.

Тебе выбирать: ждать или уходить.

Временами, особенно осенью, он вдруг начинал грустить о каких-то диких краях, и странные видения незнакомых гор наполняли его сны.

Совет — это опасный подарок, даже совет мудрейшего из Мудрых.

Никто из нас не знает своей судьбы — но мы всегда надеемся на лучшее…

Бежит дорога все вперед,
Куда она зовет?
Какой готовит поворот?
Какой узор совьет?
Сольются тысячи дорог
В один единый путь.
Начало знаю, а итог
Узнаю как-нибудь.

Великодушные порывы не нуждаются в холодных советах.

– В чём, в чём, а в этом ты ничуть не изменился, дорогой Гэндальф, – заметил Арагорн. – Как всегда, говоришь сплошными загадками!
– Загадками? – переспросил Гэндальф. – Да нет, нет, что ты. Я просто разговариваю сам с собой. Так поступали когда-то древние: обращались к самому мудрому в собрании, минуя остальных.

Хвала от того, кто сам ее достоин, — высшая награда.

Проникая в коварные помыслы Врага, невольно проникаешься и его коварством.

Случайно узнав о событиях, которые способны изменить нашу жизнь, мы рискуем отказаться от того, что задумали, и навеки предать свою собственную судьбу. Случайные знания очень опасны, хотя иногда и помогают в борьбе…

… если гибнут великие, то с малых великий спрос.

Мудрость заключается в том, чтобы распознать необходимое, когда все прочие средства отпали, сколь безумно ни выглядело бы оно в глазах тех, кто тешится ложными надеждами.

В пути тебе встретится немало врагов, иных сразу узнаешь, иных — нет, но можешь встретить и друзей, даже когда на это будет меньше всего надежды.

Но часто во лжи скрывается правда.

В то, что мы создаем, мы всегда вкладываем память о том, что любим.

Прямой путь не всегда самый короткий.

— Если бы я! Если бы ты! — сказал он. — Пустые речи начинаются с «если».

Любая разгаданная загадка кажется потом поразительно легкой.

Даже самый маленький человек способен изменить ход будущего.