Книга Цветы зла это сборник стихов, который в целом оправдывает свое название так как посвящен скуке, унынию, меланхолии и аналогичным темам этого типа лирики. Более того автора обвиняли в богохульстве и нарушении общепринятых норм морали, из-за чего некоторые стихи пришлось убрать. В данной подборке собраны лучшие цитаты из книги Цветы зла.
Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы.
Всегда таинственна, безмолвна власть твоя,
И все в тебе — восторг, и все в тебе преступно!
И все в тебе — восторг, и все в тебе преступно!
Упорен в нас порок, раскаянье — притворно;
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
Слезами трусости омыв свой путь позорный.
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
Слезами трусости омыв свой путь позорный.
Скажи, откуда ты приходишь, Красота?
Твой взор – лазурь небес иль порожденье ада?
Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста,
Равно ты радости и козни сеять рада.
Твой взор – лазурь небес иль порожденье ада?
Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста,
Равно ты радости и козни сеять рада.
Налей ты нам свой яд! Он силы снова будит.
Повсюду женщина, влачащая оковы.
Душа – как парусник, к родной стране влекомый.
Глаз больше не было. Из паха мертвеца Тяжелые кишки стекали на колена,И злые вороны, наевшись вдоволь тлена, Успели оскопить ту падаль до конца.
Жены в живых нет. Цепь упала. Когда влюбился я в нее.
Я знаю, есть глаза с обманчивой печалью, И не скрывает тайн их скорбная краса;Ларцы ненужные, от века пустовали Они, хоть глубоки, как сами небеса!
Стыдится и стоит с угрюмостью холодной Принявшие разврат взамен утех любовны
Страдай, сочувственно скорбя, Со мной!.. Иль прокляну тебя!
А может быть, и ты — всего лишь заблужденье
Ума, бегущего от истины в мечту?
Ума, бегущего от истины в мечту?
Не стану спорить, ты умна!
Но женщин украшают слёзы.
Так будь красива и грустна,
В пейзаже зыбь воды нужна,
И зелень обновляют грозы.
Но женщин украшают слёзы.
Так будь красива и грустна,
В пейзаже зыбь воды нужна,
И зелень обновляют грозы.
Голубка моя,
Умчимся в края,
Где все, как и ты, совершенство,
И будем мы там
Делить пополам
И жизнь, и любовь, и блаженство.
Умчимся в края,
Где все, как и ты, совершенство,
И будем мы там
Делить пополам
И жизнь, и любовь, и блаженство.
Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья.
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья.
Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
Тоску блаженную ты знаешь ли, как я?
Как я, ты слышал ли всегда названье: «Странный»?
Я умирал, в душе влюбленной затая
Огонь желания и ужас несказанный.
Чем меньше сыпалось в пустых часах песка,
Чем уступала грусть послушнее надежде,
Тем тоньше, сладостней была моя тоска;
Я жаждал кинуть мир, родной и близкий прежде.
Как я, ты слышал ли всегда названье: «Странный»?
Я умирал, в душе влюбленной затая
Огонь желания и ужас несказанный.
Чем меньше сыпалось в пустых часах песка,
Чем уступала грусть послушнее надежде,
Тем тоньше, сладостней была моя тоска;
Я жаждал кинуть мир, родной и близкий прежде.
Блажен лишь тот, чья мысль, окрылена зарею,
Свободной птицею стремится в небеса, —
Кто внял цветов и трав немые голоса,
Чей дух возносится высоко над землею!
Свободной птицею стремится в небеса, —
Кто внял цветов и трав немые голоса,
Чей дух возносится высоко над землею!
Природа — некий храм, где от живых колонн
Обрывки смутных фраз исходят временами…
Обрывки смутных фраз исходят временами…
Я — нож, проливший кровь, и рана,
Удар в лицо и боль щеки,
Орудье пытки, тел куски;
Я — жертвы стон и смех тирана!
Удар в лицо и боль щеки,
Орудье пытки, тел куски;
Я — жертвы стон и смех тирана!
Ошибки, глупость, грех и скупость чередоюНаш занимают ум и заражают кровь.
Когда в осенний день, с закрытыми глазами, Грудь теплую твою вдыхаю я без слов.
Читатель с мирною душою,Далекою от всех грехов,Ты не читай моих стихов,Глухою дышащих тоскою. Коль ты не дружен с СатаноюИ не пошел на хитрый зов,Брось! Не поймешь моих ты словИль Музу назовешь больною. Но если взором охватитьТы бездну мог, не замирая,Читай меня, чтоб полюбить; Взалкав потерянного рая,Страдай, сочувственно скорбя,Со мной!.. Иль прокляну тебя!
Благословен наш Бог, дающий чадам сирым Боль в исцеление душевных гнойных ран И тем живительным и чистым эликсиром Готовящий святых к блаженству райских стран.
И для себя сложив на дне глухой Геенны Костры, сужденные проступкам матерей.
Как малого птенца, что бьется средь мучений, Я сердце красное из жертвы извлеку, И, псу любимому давая на съеденье, На землю я его с презрением швырну!
И так ствол искривлю отравленного древа, Что уж не распустить листву ему свою!
Сам Дьявол держит нить судеб и правит нами; В предметах мерзостных находим прелесть мы И к Аду каждый день спускаемся средь тьмы На шаг, без ужаса, зловонными ходами.
Взалкав потерянного рая, Страдай, сочувственно скорбя, Со мной!.. Иль прокляну тебя!
Но если взором охватить Ты бездну мог, не замирая, Читай меня, чтоб полюбить.
Но судьба поступила с ним по классическому рецепту вольтеровского Панглоса – «все к лучшему».
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!
«Твоя пустая жизнь позорно прожита;
О том, что мертвецы рыдают, ты не знала!»
Тебя источит червь, как угрызений жало.
О том, что мертвецы рыдают, ты не знала!»
Тебя источит червь, как угрызений жало.
Ты суетна? глупа? ты маска? ты виденье?
Пусть — я люблю в тебе и славлю Красоту.
Пусть — я люблю в тебе и славлю Красоту.
Насколько обворожительна настоящая невинность, настолько раздражает и вызывает отвращение кривлянье, представляющееся наивным.
Безумье, скаредность, и алчность, и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают;
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые, и жалят и язвят.
И душу нам гнетут, и тело разъедают;
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые, и жалят и язвят.
Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет
В вертепе нищенском иной гуляка праздный,
Мы новых сладостей и новой тайны грязной
Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод.
В вертепе нищенском иной гуляка праздный,
Мы новых сладостей и новой тайны грязной
Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод.
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Как в комнате простой, в моем мозгу с небрежной
И легкой грацией все бродит чудный кот;
Он заунывно песнь чуть слышную поет;
Его мяуканье и вкрадчиво и нежно.
И легкой грацией все бродит чудный кот;
Он заунывно песнь чуть слышную поет;
Его мяуканье и вкрадчиво и нежно.
Его мурлыканья то внятнее звучат,
То удаленнее, спокойнее, слабее;
Тот голос звуками глубокими богат
И тайно властвует он над душой моею.
То удаленнее, спокойнее, слабее;
Тот голос звуками глубокими богат
И тайно властвует он над душой моею.
Пускай душа твоя полна
Страстей сожженных пеплом черным
И гордость проклятых она
В себе носить обречена,
Пылая раскаленным горном.
Страстей сожженных пеплом черным
И гордость проклятых она
В себе носить обречена,
Пылая раскаленным горном.
Но, дорогая, твой кошмар,
Он моего не стоит ада,
Хотя, как этот мир, он стар,
Хотя он полон страшных чар
Кинжала, пороха и яда…
Он моего не стоит ада,
Хотя, как этот мир, он стар,
Хотя он полон страшных чар
Кинжала, пороха и яда…
Веры не достаточно, нужна благодать.
В литературе, как в теологии, дела без милосердия — ничто.
Дитя счастливое! Зачем горишь желаньем
Увидеть Францию, пронзенную страданьем,
Где людям тесно жить; зачем судьбу свою
Спешишь вручить рукам гребцов и кораблю,
Проститься навсегда с любимым тамарином?
Полуодетая, под призрачным муслином,
Дрожа от холода и вьюги снеговой,
Ты вспомнишь прошлое и вольный край родной;
И твой свободный торс сожмут тиски корсета,
Ты будешь торговать собою — и за это
В притонах городских приют отыщешь свой,
Дерев кокосовых ища во мгле сырой!
Увидеть Францию, пронзенную страданьем,
Где людям тесно жить; зачем судьбу свою
Спешишь вручить рукам гребцов и кораблю,
Проститься навсегда с любимым тамарином?
Полуодетая, под призрачным муслином,
Дрожа от холода и вьюги снеговой,
Ты вспомнишь прошлое и вольный край родной;
И твой свободный торс сожмут тиски корсета,
Ты будешь торговать собою — и за это
В притонах городских приют отыщешь свой,
Дерев кокосовых ища во мгле сырой!
Чтоб дань платить, тебе судьбою
Даны два поля, человек;
Ты сталью разума весь век
Их должен резать, как сохою.
Даны два поля, человек;
Ты сталью разума весь век
Их должен резать, как сохою.
Чтоб колос ржи иль кустик роз
Взросли на этом скудном поле,
Ты должен лить как можно боле
На землю горьких, грязных слез.
Взросли на этом скудном поле,
Ты должен лить как можно боле
На землю горьких, грязных слез.
Дитя, твои глаза — два милых талисмана,
Два грота темные, где дремлет строй теней,
Где клады древние, как отблески огней,
Мерцают призрачно сквозь облака тумана!
Два грота темные, где дремлет строй теней,
Где клады древние, как отблески огней,
Мерцают призрачно сквозь облака тумана!
Твои глубокие и темные глаза,
Как ночь бездонные, порой как ночь пылают;
Они зовут Любовь, и верят и желают;
В них искрится то страсть, то чистая слеза!
Как ночь бездонные, порой как ночь пылают;
Они зовут Любовь, и верят и желают;
В них искрится то страсть, то чистая слеза!
