Санкт-Петербург – потрясающий город, достопримечательностей в котором хватит на три других среднестатистических города. Правители Российской империи очень любили и ценили этот город, поэтому застраивали его потрясающими дворцами, мостами и архитектурными шедеврами. В данном разделе собраны красивые цитаты про Питер.
Петербург надо любить как минимум затем, чтобы он не утонул. Он очень легко разрушается. Город построен на болоте, у города есть пророчества, город ненавидят. Он в любой момент может уйти под воду.
Петербург… Необычный город… Такой молодой и такой старинный, безмерно красивый, пахнущий морем. Наша Венеция. Свидетель истории. Сколько всего произошло за годы его существования. Переживший блокаду, но оставшийся свободным и непокоренным! Город, наполненный удивительными людьми, ходившими в музеи, что были открыты, даже во время смертельного голода! Устраивавшие вечера поэзии, вместо того чтобы жаться в угол и тихо умирать!Окно в Европу, прорубленное Петром! Место, где обязательно нужно побывать хотя бы раз в жизни. Место, где летом так тепло и светло, что и не верится, что так бывает… А зимой ветер пронзает до самых костей и, как говорил Гоголь: «Немудрено и грудную жабу подхватить».
Петербург я начинаю помнить очень рано – в девяностых годах… Это Петербург дотрамвайный, лошадиный, коночный, грохочущий и скрежещущий, лодочный, завешанный с ног до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов. Воспринимался он особенно свежо и остро после тихого и благоуханного Царского Села.
Хороший город Ленинград! Удивительно он успокаивает как-то. В Москве живешь, как на вокзале. А здесь — как будто уже приехал и дома.
Питер — это папа, а Москва — мама; они в разводе, и живёшь ты, понятно, с мамой, властной, громогласной, поджарой теткой под сорок, карьеристкой, изрядной стервой; а к папе приезжаешь на выходные раз в год, и он тебя кормит пышками с чаем, огорошивает простой автомагистральной поэзией типа «Проезд по набережным Обводного канала под Американскими мостами — закрыт» и вообще какой-то уютнейший, скромнейший дядька, и тебе при встрече делается немедленно стыдно, что ты так редко его навещаешь.
Пётр Первый однажды решил поехать в петербург и появился Петербург.
А может быть в Питер, и всё образуется…
Почему японцы ходят смотреть на цветение сакуры и даже сделали из этого целый ритуал, а питерцы, например, не ходят смотреть на то, как по Неве сходит лёд? Хотя это зрелище по медитативности и величественности не уступает сакуре.
Невский Проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект; то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например).
Питер есть Питер… Но разве можно отказаться от прогулки из-за какого-то там дождя?
Я долгое время жил в Петербурге в доме старого типа и фасад дома был украшен лепниной в виде человеческих лиц. И старушка, которая жила на первом этаже, считала, что этого недостаточно и из окна ещё высовывала своё.
Фантом петербургского типа.
Когда я только приехал в Петербург, я ужасно боялся мостов. Всё мне казалось, что они хотят у меня что-то забрать, хотят меня унести.
Я опираюсь о зеленоватые перила и смотрю на спокойный канал: может, вниз – и дело с концом? Интересно, сколько миллионов человек, стоя на мостах Санкт-Петербурга, успели задаться этим же вопросом?
Когда-нибудь он покинет эту площадь, и голос другие песни споёт другим, и станет пространство шире, глуше и проще, как будто бы площадь собой была только с ним. Как будто бы ангел с колонны им любовался и чувствовал в нём родное своё крыло, услышав ноты «Сансары» или «Романса». Да… Ангел в нём, без сомнений, узнал своего, и люди в нём тоже видят своё, родное. Купаясь в звуках, отращивают мечты и сами становятся звонкой одной струною, сердцами выстукивая рок-н-рольный ритм.
Они вышли из дома и отправились бродить по мостам и набережным. Центральная часть города сохранялась веками неизменной. Здесь словно жил исторический дух старого довоенного Петербурга – интеллигентного, изящного, спокойного. Медленное и размеренное движение мысли, философские идеи – всё это как будто надевалось в Петербурге на каждого горожанина, будто элегантное пальто. А в качестве мягкой фетровой шляпы – тихая и светлая печаль.
Нравится мне здешняя природа и архитектура. Не такая, как в Зореграде, более суровая и лаконичная, но какая изящная, как будто интеллигентная. Посмотри, Семён, клёны и дубы как будто приосанились. Словно не могут себе позволить сгибаться перед туристами. Даже деревья здесь сохраняют достоинство, осанку и простоту. Кажется, у них тоже можно спросить дорогу – и они ответят, а то и проводят.
В Петербурге разработан классический метод кадрежа: перевозите девушку на противоположный берег, и она никуда от вас не денется, пока не сведут мосты, часов в пять утра.
Петербург уже давно описан, а что не описано, то надо видеть самому.
Не важно, из Питера ты или из Москвы, всех нас объединяет одно — 3-я улица Строителей, дом 25, кв.12.
Все приезжающие в Петербург беспрестанно повторяют слово «фантастика».
Счастье моё, доставай свой старый путеводитель,
Я знаю город любви — не Париж, а дождливый Питер.
Счастье моё, раскрывай свои координаты,
Я знаю — там, где любовь — лучшие в мире закаты.
Я знаю город любви — не Париж, а дождливый Питер.
Счастье моё, раскрывай свои координаты,
Я знаю — там, где любовь — лучшие в мире закаты.
И мне всегда тепло
Под питерским дождём,
А ты под золотым
Московским солнцем мёрзнешь.
Под питерским дождём,
А ты под золотым
Московским солнцем мёрзнешь.
В Петербурге солнце светит либо 19 часов, либо 4. Так и русские — они могут быть предельно холодными и закрытыми, а могут — непредсказуемо радушными.
Кружатся над яхтами стайки белых чаек,Ветер переменчивый вьётся над Невой.Город мой – особенный, это каждый знает! Каждый, кто знакомится, Петербург, с тобой. Здесь живут мечтатели, грустные философы, Все чуть-чуть простужены, вечно влюблены. Говорят загадками, притчами, вопросами, Черпают энергию ветра и луны.
Зонтик к бою! Новый шарфик Надеваю на ходу. Питер, Питер, как же жалко, Что так мало вспышек жарких В нашем северном году!
Ну, а город нам поможет, Всех укутает собой. Улыбается прохожим Серый кот на мостовой, Знает тайну он простую: В Петербурге снег – к добру! А метель опять рисует Белым мелом по стеклу…
Уличная музыка – это очень про свободу. Про дух города, про его душу и сердце. Про право на самовыражение. Про творчество и единение. Про хороший текст и красивый звук. Музыка вписывается в архитектуру, сливается с душами горожан, пропитывает камни на Дворцовой. Музыка становится частью города, особой достопримечательностью. По-моему, это здорово. Мы с моими гостями бродим вдоль Невы, любим фотографировать закаты и гулять по мостам. А в самом конце вечера тихо присесть на площади у Зимнего Дворца и окунуться в волшебные звуки уличной музыки. Порой её качество многократно превосходит то, что предлагает нам телевидение и радио. Она живая, понимаете? Живой голос живого города.
Я быстро сделала макияж, побросала в сумку всё необходимое, и выбежала из дома. За окном пахло сиренью и черемухой. Город просыпался, по улицам бежали на работу люди. Всё как всегда. Покой, умиротворение, теплая летняя погода. Надо будет прогуляться вечером после работы, пока на улице так тепло и хорошо. В Петербурге такая погода бывает не часто, и надо успевать ловить момент.
В нашем городе осенью время для книг, Для кино и прогулок под клёном, Для котов эрмитажных и для домовых, Что живут в закоулочках темных. Для зонтов и плащей, для любви и тепла, Для чудных философских вопросов, Для любимых гостей, для меня и тебя, Для варенья из абрикосов…
Как бы ни билась жизнь о разлуки и встречи, Что б ни случалось в мире, разном и странном, Каждое сердце Санкт-Петербург подлечит, В каждой душе закроет былые раны. Каждый гордится быть Петербурга частью, Маленьким лучиком теплым в гранитном холоде. Это какое-то необратимое счастье — Жить в Петербурге, в нашем любимом городе.
Осень пусть возьмет с собою Все сомнения и страх, А со снежною зимою Пусть сбывается мечта,Город рядом, он поможет, Он поддержит и поймёт. Не откладывай! Ты сможешь! На пороге Новый год!
Милый Питер, друг сердечный, Хватит слёз, давай дружить! Будь же счастлив, бесконечно! Чтобы каждый человечек Смог кого-то полюбить. Чтоб под яркими зонтами Раздавался звонкий смех –Люди прятались по парам, И любовь июльским жаром Грела каждого и всех. Милый Питер, хватит грусти! Улыбнись, ведь всё не зря. Пусть печаль тебя отпустит, И уносит ветер шустрый Старый лист календаря.
В Питере любят подумать. В Москве любят действовать.
Пушкин. Тютчев. Некрасов. Блок. Ахматова. Мандельштам… Это всё — псевдонимы. Автор — Петербург.
— Иван Степанович, фестиваль этот проходит не на соседней улице. Это все-таки другой город.
— Тем более у Питере.
— Так, Валюха, а шо ты против имеешь культурной столицы нашей родины?
— Та какой там культурной? Вон у телевизоре все время говорят — криминальная столица.
— Та ты больше смотри! Питер — это прежде всего город, в котором творил Пушкин!
— Да-да, вот там его и убили.
— Тем более у Питере.
— Так, Валюха, а шо ты против имеешь культурной столицы нашей родины?
— Та какой там культурной? Вон у телевизоре все время говорят — криминальная столица.
— Та ты больше смотри! Питер — это прежде всего город, в котором творил Пушкин!
— Да-да, вот там его и убили.
В Петербурге больше всего люблю застройку конца XIX – начала XX века. Строили за деньги, но для души. В том числе и доходные дома.
— Вы не из тех людей, что считает Петербург раем на земле, а Москву — геенной огненной с девятью кругами МКАДА?
— Да нет, красивый город, ну был во всяком случае…
— Да нет, красивый город, ну был во всяком случае…
Питер… особый воздух, атмосфера и настроение. Это город, прячущий в закоулках двустворчатые окошечки, расположенные у самой земли, старинные обветшалые здания и ветхие особнячки. Здесь можно встретить «Булочные», от которых веет ароматом свежевыпеченного хлеба, и трактир с прекрасной русской кухней и музыкой. Прогулка по Питеру – все равно что прочтение дневника жизни. Северный порыв ветра сдувает с тротуара снежную «простынь», а заодно проникает в душу, заигрывая с чувствами и воспоминаниями. В Москве все дни как нити большого клубка, который катится без остановки. В Питере время более уважительно относится к жителям и туристам. Это особо хорошо заметно на лицах людей. Они эмоциональные, спокойные, задумчивые, веселые, печальные… В них нет напряжения и безоглядности на мир…
Они привыкли к дождю. Дождь — часть их жизни. Вечный дождь. Если захочется заплакать, не заплачешь. Слишком много вокруг воды. Такая жизнь делает петербуржцев очень сильными и невосприимчивыми к катаклизмам. Их не удивишь соплями. Они мечтают о солнце, о деньгах, о белом самолете, летящем к белому песку на далеком пляже. А по ночам они танцуют в свете тысяч маленьких, ярких, солнечных лучей… Улыбаются, целуются, отдаются друг другу, играют в любOFF.
Но у твоей Москвы и его Невы
Стало общее что-то, наверное, вы.
Ты светла, он хмур, в споре двух культур
Он опять за поребрик, а ты за бордюр.
Стало общее что-то, наверное, вы.
Ты светла, он хмур, в споре двух культур
Он опять за поребрик, а ты за бордюр.
— Петербург — многоликий город. Видите: сегодня у него таинственное и пугающее лицо. В белые ночи он очаровательно воздушен. Это — живой, глубоко чувствующий город.
Клим сказал:
— Вчера я подумал, что вы не любите его.
Клим сказал:
— Вчера я подумал, что вы не любите его.
— Петербург — многоликий город. Видите: сегодня у него таинственное и пугающее лицо. В белые ночи он очаровательно воздушен. Это — живой, глубоко чувствующий город.
Клим сказал:
— Вчера я подумал, что вы не любите его.
Клим сказал:
— Вчера я подумал, что вы не любите его.
Зонт удерживаю крепко – Он иначе улетит, Так бывает здесь не редко. Это просто Питер, детка! Привыкай, как ни крути.
Сложим снежную поэму, А потом пойдём гулять. Питер белой хризантемой Расцветёт вокруг опять. Паутиной белых улиц Нас запутает совсем, Чтобы сердце распахнулось, И растаял снежный плен, А в душе проснулась нежность, Невзирая на мороз, Чтобы счастье и надеждуВетер снова нам принёс.
Город в шляпе фетровой и в пальтишке сереньком Вдоль реки до Невского любит погулять. Отдохнёт на площади, посидит у берега, Через мост отправится к крепости опять. Где-то там на острове спрячется, укроется, Почитает книжечку, выпьет кофейку… И внезапно чья-то боль тихо успокоится, У кого-то из души горести уйдут.
Но как только выйдет солнце, Вспыхнут золотом сады, Заблестит моё оконце, И душа вдруг засмеётся От осенней красоты! Буйство красок в каждой ветке, В парке словно всё горит!Листья – медные монетки. Это тоже Питер, детка! Как красиво, посмотри!
Питерский ветер подул на сердечные раны, Чтобы поменьше болели, быстрее прошли.Листья с берёз разлетаются, как телеграммы. Солнышко тихо врачует душевные швы..
Делитесь счастьем, милые! Не мучайтесь от зависти, Лечите душу теплотой, всем горестям на зло! Есть в посиделках кухонных уют чудесный, радостный, А в Петербурге множится вот это волшебство. Пусть светятся окошками дворы, дома и улицы, Пусть в каждой кухне вкусности дымятся на столах. И пусть на кухнях мирятся, влюбляются, целуются! И пусть наш город северный купается в огнях. За каждым за окошечком пусть счастье умножается,Любовь и нежность копятся, без края и конца. Есть в посиделках питерских особенная радость – Согреть студёной осенью замерзшие сердца.
Я приеду гостить: как же можно без странствий?! Обойду целый мир! И обратно вернусь.Нет второго такого же места в пространстве. Я люблю Петербург. Я опять остаюсь.
Ночь стучится в окна дождём И зовёт пройтись по мостам. Рано… Мы ещё подождём – Мы верны лишь белым ночам.
Вы скажете, что кофе с собой есть везде, во всех городах мира. Конечно. Но в Петербурге есть еще пронизывающий ветер с Невы, вечерний озноб и постоянные дожди. Поэтому кофе в стаканчике в озябших руках здесь превращается в милую спасительную традицию. Мы с моими гостями любим взять по стаканчику кофейку, вафли или печенье и посидеть прямо на Стрелке Васильевского острова. Волны шумят, речные трамвайчики снуют туда-сюда. А мы наслаждаемся беседой и горячим сладким напитком. И жизнь удивительно хороша!
Это же Питер. Друг перьев и стран, Творческий замок и маленький дом. Он обнажает серьезный талант, Тот, что однажды расскажет о нем. Это же Питер. Такой вот чудак. С ним подружиться — исчезнуть навек. Мне улыбаются все города. Питер целует, снимая берет.
Ну и пусть, что с утра шел дождь. Он не сбил наш ночной маршрут. (Лужи вздыбились — не пройдешь. Свою линию кроны гнут). А сейчас город так красив! Горстью звезд поделилась Ночь. Одеяло на плащ сменив,День, зевая, уходит прочь.
Чего ловить в Петербурге — не очень понятно. Это не скажешь словами. Это либо чувствуешь всей кожей, либо никогда не объяснишь, о чём речь.
Санкт-Петербург — капризный город. Словно ветреная, избалованная красавица, которая сначала дарит улыбки, а потом ускользает, скрывшись в пестрой толпе. Сегодня она мила и игрива, а уже завтра на что-то обижена. Не угадаешь, не поймешь и не застрахуешься от неожиданных перемен настроения. Такие же чудеса творятся с погодой в Санкт-Петербурге. Только что светило солнце, миг — и резко потемнело, наползли низкие тучи с Невы, и начался дождь. Мелкий, моросливый, по такому не поймешь, то ли он закончится с минуты на минуту, то ли будет надоедать сутки.
По садам и улицам, по мостам подсвеченным
Любим мы расхаживать и дышать Невой.
От любви до памяти мы пройдёмся вечером
И разделим прошлое на двоих с тобой.
Любим мы расхаживать и дышать Невой.
От любви до памяти мы пройдёмся вечером
И разделим прошлое на двоих с тобой.
Питер — это вообще отдельное государство, живущее по своим законам. Питер — это как наркотик, которым хоть раз укололся — и уже не можешь слезть с иглы. Приезжаешь в другие города — и начинается ломка.
В Ленинграде рок делают герои, в Москве — шуты.
Кому-то девочки, кому-то выпить…
Кому-то — просто встретиться с людьми!
А мой размер — приехать в Питер,
И объясниться Питеру в любви!
Кому-то — просто встретиться с людьми!
А мой размер — приехать в Питер,
И объясниться Питеру в любви!
Санкт-Петербург — настолько культурный город, что даже птицы, пролетая над ним — терпят.
В ушах обрывки тёплого бала,
а с севера — снега седей —
туман, с кровожадным лицом каннибала,
жевал невкусных людей.
а с севера — снега седей —
туман, с кровожадным лицом каннибала,
жевал невкусных людей.
Петр Великий построил Петербург не так ради русских, как, в гораздо большей мере, против шведов.
Ночь стучится в окна дождём
И зовёт пройтись по мостам.
Рано… Мы ещё подождём –
Мы верны лишь белым ночам.
И зовёт пройтись по мостам.
Рано… Мы ещё подождём –
Мы верны лишь белым ночам.
Вы скажете, что кофе с собой есть везде, во всех городах мира. Конечно. Но в Петербурге есть еще пронизывающий ветер с Невы, вечерний озноб и постоянные дожди. Поэтому кофе в стаканчике в озябших руках здесь превращается в милую спасительную традицию. Мы с моими гостями любим взять по стаканчику кофейку, вафли или печенье и посидеть прямо на Стрелке Васильевского острова. Волны шумят, речные трамвайчики снуют туда-сюда. А мы наслаждаемся беседой и горячим сладким напитком. И жизнь удивительно хороша!
Питер, в него влюбляются с первого взгляда. Со второго хотят остаться. С третьего пытаются понять, с четвертого начинают жить вместе, с половины пятого и допоздна ищут здесь себя и своего независимо от погоды и цвета ночи. Очень трудно найти себя именно в Белые ночи.
Зачем, зачем по Невскому я шла?
Зачем, зачем я встретила тебя?
Зачем, тогда все развели мосты?
Зачем с тобой столкнулась я?
Зачем со мной столкнулся ты?
Зачем, зачем я встретила тебя?
Зачем, тогда все развели мосты?
Зачем с тобой столкнулась я?
Зачем со мной столкнулся ты?
Я — вечный Питер,
Ты — Москва.
Ты — Москва.
Это же Питер. Город дождей, Город изменчивых лиц и имен, Город хороших, волшебных людей. Ими бы хвастался каждый район. Это же Питер. Город сердец, Пылких признаний и плеска воды. В Питере все, где начало — конец, Все, что кончается — встреча судьбы.
Моя первая претензия к Питеру: что за погода? Что за ветер в вашем городе? Ты приезжаешь, он выдувает душу. Приезжаешь в Питер духовно просветиться, в итоге духовно простудился. Приезжаешь в Москву — вся душа в соплях. Я не говорю, что в Москве шикарная погода, но по сравнению с вами, Москва — это Сан-Франциско. Вы тут вообще улыбаетесь на улице? Конечно, нет! Потому что улыбнулся — все губы треснули. Человек умер от потери крови.
Самые романтичные места в Санкт-Петербурге — это крыши. Город с высоты и с земли совершенно разный. Выше только птицы. И шальной ветер.
— По ощущениям гомиков больше в Питере или Москве? — Слушаете, я как бы свечку не держал. Что касается гомиков, то даже не очень интересно, а вот говнюков везде хватает.
Нет в мире города с такой богатой революционной историей, как Ленинград. Все здесь напоминало о борьбе. И стены Петропавловской крепости, и чугунные мосты через Неву, и корпуса бывшего Путиловского завода, на котором работал мой дед Тимофей Матвеев. В этом городе творили Пушкин, Гоголь, Достоевский… Здесь, на Сенатской площади, царские войска палили картечью по декабристам… У Зимнего дворца в январское воскресенье 1905 года царь расстрелял рабочих… Побывав в Ленинграде, мы сразу стали взрослее, духовно богаче. Одно дело — читать в книгах о том, как брали Зимний, и другое — видеть арку бывшего Генерального штаба, из-под которой красногвардейцы начали атаку, самому пройти по Дворцовой площади, побывать в залах Зимнего, где было арестовано Временное правительство Керенского…
В Петербурге — сон тяжелее; в сырых местах сон всегда тяжел. И сновидения в Петербурге — особенные, такого страшного, как там, в Орле — не приснится.
Петербург расположен на полутора сотне топких островов, продуваемых балтийскими ветрами, в гиблом, не предназначенном для человеческой жизни месте… Это город, в котором не только жить, но даже и находиться невозможно, ибо нет в нем ни одного места, пригодного для жизни…
Россия — криминальная страна, Питер — криминальная столица, торговля антиквариатом — криминальный бизнес…
— Да это кумовство длинною в несколько столетий! — Абсолютизм, — поправил мальчика чиж.
Этот город давно обрёл собственную волю. И собственное мнение на всё. Даже на погоду. Он ведь царских кровей, милый мой. Его таким построил Пётр I.
Как она сказала тогда? «Это Москва, Мэтт… город чудес в стране чудес…» А Санкт-Петербург, имперский город, так не похож на Москву. Там была пряничная разноцветная иконопись, пропитанная ароматом ладана, разукрашенная золотом, — какая-то туземная архитектура! Там — магия врубелевского демона в Третьяковке, висячих садов декадентского ресторана посреди грязных улиц, чудовищного даже для стойкого британца мороза, скрипящего снега. Тут – прохладная, влажная и свежая весна, строгие как Верховный суд, классические здания, ажурные мосты. Красота этого города настолько изощрена, что кажется и строгой, и порочной одновременно. Тут люди изнемогают рассудком от полуночного света.
Одиночество стало — отчеством…
Небо — крышей, деревья — стенами.
Обречённый твоим пророчеством,
Я брожу облаками пенными.
Небо — крышей, деревья — стенами.
Обречённый твоим пророчеством,
Я брожу облаками пенными.
Монстры не появляются из ниоткуда. Мы, общество, сами прекрасно справляемся с их созданием.
В Петербурге ночь никак не наступает, и только в шесть утра небо становится немного лиловым. Вы стоите на берегу Невы с незнакомыми людьми. Вдруг кто-то начинает петь, и вы тоже поете, не понимая слов. Возникает ощущение чего-то вечного, которое испытываешь только в России. И только в России и нигде больше — а я объездил весь мир — можно ощутить эту благодать. Это какая-то магическая тайна. Мы, иностранцы, едем в вашу неорганизованную, шумную и совершенно безумную страну, потому что знаем: нас ждет минута блаженства и вечности, волшебная искра, которая непременно вспыхнет. Но за это придется очень дорого заплатить. Я думаю, что Россия — это наркотик. Самый опасный из всех!
По свидетельству очевидцев, поздней осенью Питер практически непригоден для жизни. Так для существования разве.
Санкт-Петербург, конечно, необыкновенный город. Это ощущают и те, кто родился в нем, и те, кто приезжает сюда всего на несколько дней, чтоб своими глазами впитать его неземное очарование. Сотни стихотворений, тысячи книг посвящены этому городу: хрупким мостам, замершим в светящемся воздухе, узким каналам, набережным, причудливым фонарям, просторам его площадей, громадам дворцов, отраженных в воде, улицам, где царит звонкая каменная тишина, лестницам, тесным дворам, переходящим один в другой. Альбомы, изданные на прекрасной бумаге, открывают то легкое золото шпилей, касающихся небес, то колоннаду собора, распахивающуюся вдоль проспекта, то виснущий в пустоте многоокончатый эркер, то ангела в облаках, осеняющего город благословением.
Эти встречи считать подарками —
Что пред каменным львом заискивать.
Не сутулясь бродить под арками,
Или дождь в свои вены впрыскивать.
Что пред каменным львом заискивать.
Не сутулясь бродить под арками,
Или дождь в свои вены впрыскивать.
Я приеду гостить: как же можно без странствий?!
Обойду целый мир! И обратно вернусь.
Нет второго такого же места в пространстве.
Я люблю Петербург. Я опять остаюсь.
Обойду целый мир! И обратно вернусь.
Нет второго такого же места в пространстве.
Я люблю Петербург. Я опять остаюсь.
Делитесь счастьем, милые! Не мучайтесь от зависти,
Лечите душу теплотой, всем горестям на зло!
Есть в посиделках кухонных уют чудесный, радостный,
А в Петербурге множится вот это волшебство.
Пусть светятся окошками дворы, дома и улицы,
Пусть в каждой кухне вкусности дымятся на столах.
И пусть на кухнях мирятся, влюбляются, целуются!
И пусть наш город северный купается в огнях.
За каждым за окошечком пусть счастье умножается,
Любовь и нежность копятся, без края и конца.
Есть в посиделках питерских особенная радость –
Согреть студёной осенью замерзшие сердца.
Лечите душу теплотой, всем горестям на зло!
Есть в посиделках кухонных уют чудесный, радостный,
А в Петербурге множится вот это волшебство.
Пусть светятся окошками дворы, дома и улицы,
Пусть в каждой кухне вкусности дымятся на столах.
И пусть на кухнях мирятся, влюбляются, целуются!
И пусть наш город северный купается в огнях.
За каждым за окошечком пусть счастье умножается,
Любовь и нежность копятся, без края и конца.
Есть в посиделках питерских особенная радость –
Согреть студёной осенью замерзшие сердца.
Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге.
На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел. Пред ним широкоРека неслася; бедный чёлн По ней стремился одиноко. По мшистым, топким берегам Чернели избы здесь и там, Приют убогого чухонца; И лес, неведомый лучам В тумане спрятанного солнца, Кругом шумел. И думал он: Отсель грозить мы будем шведу, Здесь будет город заложен На зло надменному соседу. Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно, Ногою твердой стать при море. Сюда по новым им волнам Все флаги в гости будут к нам, И запируем на просторе.
У меня точно свидание с Петербургом. Он держит меня за руку и дарит свою удивительную любовь: строчки из композиции как нежные признания, затяжки как поцелуи, тёплый свет солнца как обещание быть вместе навсегда… Я чувствую себя любимой, но я одна.
По садам и улицам, по мостам подсвеченным Любим мы расхаживать и дышать Невой. От любви до памяти мы пройдёмся вечером И разделим прошлое на двоих с тобой. Город мой – особенный. Солнечный и ветреный, Часто очень пасмурный, но всегда родной. Будь всегда загадочным и чаруй секретами Каждого, кто просится говорить с тобой.
Город мой влюблённых любит И благоволит котам. На растресканные губы Капнет чудо, как бальзам. На простуженные души Жарко дышит, греет нас. Солнцем варежки подсушит, Сдует слёзы с наших глаз. Скажет: — Полно-те бояться! Скоро будет Новый год!Время с прошлым распрощаться. Гляньте: снова снег идёт!
Значит, новое начало…Жизнь – опять как белый лист. Позабудь свои печали И за радости держись! В Петербурге снег – к удаче, Позабудь о грусти, друг! Ты живешь – и это значит,Счастье рядышком, вокруг!
Уходят тепло — летние часы И растекаются водой в Фонтанке. Проспект и фонари, а в небе — сны — Все так привычно и в порядке. Грифоны на мосту поднимут крылья И унесут меня в неведомый простор, Где нет ни мук душевных, ни бессилья, А есть воды с гранитом долгий спор. Мосты и камни, небо и вода — Хожу я по каналу Грибоедова — Архитектурная непростота. По Невскому проходит лето.
Петербург — окно, через которое Россия смотрит в Европу.
Все мои друзья и родственники в Петербурге сказали мне: надень что-то серьезное, забудь про то, что на дворе лето. Это Петербург.
Панель надо строить за МКАД. Достаточно, что пол-Москвы в хрущёвках. Ни в одной столице Европы не строят панельные дома. И в Москве, и в Питере надо запретить возводить панель.
Питер оставляет автографы своим гостям прямо на душе.
Ай, Питер, Питер, ты слишком красив,
Чтобы быть просто другом!
Чтобы быть просто другом!
Петербург — самый страшный, зовущий и молодящий кровь — из европейских городов.
В Москве он так опускался, что в самом деле, если бы пожить там долго, дошел бы, чего доброго, и до спасения души; в Петербурге же он чувствовал себя опять порядочным человеком.
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие — в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
Ленинградская жизнь сразу же показалась Тане более породистой, с интересным корешком, и как-то лучше обставленной во всех отношениях, — и улицы, и вещи, и люди обладали большим удельным весом, что ли.
«Двоечник» в Петербурге — это человек с двумя высшими образованиям.
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия.
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия.
Питер — это папа, а Москва — мама; они в разводе, и живёшь ты, понятно, с мамой, властной, громогласной, поджарой теткой под сорок, карьеристкой, изрядной стервой; а к папе приезжаешь на выходные раз в год, и он тебя кормит пышками с чаем, огорошивает простой автомагистральной поэзией типа «Проезд по набережным Обводного канала под Американскими мостами — закрыт» и вообще какой-то уютнейший, скромнейший дядька, и тебе при встрече делается немедленно стыдно, что ты так редко его навещаешь.
В Петербурге солнце светит либо 19 часов, либо 4. Так и русские — они могут быть предельно холодными и закрытыми, а могут — непредсказуемо радушными.
Петербург — самый страшный, зовущий и молодящий кровь — из европейских городов.
Как хорошо! Как свежо и спокойно! Разве это не счастье? Почему Петербург всегда так оживлён, так безумен? Неужели нельзя всегда пребывать в таком мирном состоянии?
Страна питала и никогда не могла досыта напитать кровью своею петербургские призраки.
Санкт-Петербург — настолько культурный город, что даже птицы, пролетая над ним — терпят.
В Петербурге ночь никак не наступает, и только в шесть утра небо становится немного лиловым. Вы стоите на берегу Невы с незнакомыми людьми. Вдруг кто-то начинает петь, и вы тоже поете, не понимая слов. Возникает ощущение чего-то вечного, которое испытываешь только в России. И только в России и нигде больше — а я объездил весь мир — можно ощутить эту благодать. Это какая-то магическая тайна. Мы, иностранцы, едем в вашу неорганизованную, шумную и совершенно безумную страну, потому что знаем: нас ждет минута блаженства и вечности, волшебная искра, которая непременно вспыхнет. Но за это придется очень дорого заплатить. Я думаю, что Россия — это наркотик. Самый опасный из всех!
Санкт-Петербург, конечно, необыкновенный город. Это ощущают и те, кто родился в нем, и те, кто приезжает сюда всего на несколько дней, чтоб своими глазами впитать его неземное очарование. Сотни стихотворений, тысячи книг посвящены этому городу: хрупким мостам, замершим в светящемся воздухе, узким каналам, набережным, причудливым фонарям, просторам его площадей, громадам дворцов, отраженных в воде, улицам, где царит звонкая каменная тишина, лестницам, тесным дворам, переходящим один в другой. Альбомы, изданные на прекрасной бумаге, открывают то легкое золото шпилей, касающихся небес, то колоннаду собора, распахивающуюся вдоль проспекта, то виснущий в пустоте многоокончатый эркер, то ангела в облаках, осеняющего город благословением. Выходят статьи, где исследуется философия Петербурга, его способность создавать миражи — мороки, затмевающие рассудок. Петербург называют городом грёз.
Ленинград девочка полюбила сразу и навсегда, до той же счастливой тошноты и внезапных слез. Нельзя было жить в этом городе и не вставать перед ним на колени. И девочка вставала — перед уцелевшими в блокаде и бомбежках домами, медленно приходящими в себя, со старыми и новыми жителями — она вставала на колени и молча смотрела на город.
Я начал войну с первых дней. Записался в народное ополчение добровольцем. Зачем? Сегодня я даже не знаю зачем. Наверное, это была мальчишеская жажда романтики: «Как же без меня будет война? Надо обязательно участвовать». Но ближайшие же дни войны отрезвили меня, как и многих моих товарищей. Жестоко отрезвили. Нас разбомбили, еще когда наш эшелон прибыл на линию фронта. И с тех пор мы испытывали одно поражение за другим. Бежали, отступали, опять бежали. И наконец где-то в середине сентября [1941 года] мой полк сдал город Пушкин. И мы отошли уже в черту города [Ленинграда]. Фронт рухнул — и началась блокада. Все связи огромного города, мегаполиса были отрезаны от Большой земли.
Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других — стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Не всегда, но часто. Сострадание и милосердие — это типичные чувства блокадной жизни. Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться. Как люди, кто остался в городе и не принимал участия в военных действиях, смогли остаться людьми. Когда мы писали «Блокадную книгу», мы задавались вопросом — как же так, ведь немцы знали о том, что происходит в городе, от перебежчиков, от разведки. Они знали об этом кошмаре, об ужасах не только голода, — от всего, что происходило. Но они продолжали ждать. Ждали 900 дней. Ведь воевать с солдатами — это да, война — это солдатское дело.
Само слово Революция почти под запретом. Фигура умолчания. Музей, весь город, да и вся страна теперь — территория реставрации, реакции. Отъевшимся пузом торговый город Санкт-Петербург вытесняет последние воспоминания о Ленинграде. Подобно бетону, схватывается и застывает новая мифология. Будто и не стреляла никогда «Аврора», не размахивал наганом матрос Железняк, не мёрз караул перед Смольным. Октябрь? Историческая ошибка. Не вспоминайте. Какие-то неведомые, сатанинские, чёрные силы ворвались в Зимний, чтобы, осквернив его сияющие залы, на 70 лет погрузить всю страну в воронку ужаса и страданий, а потом навсегда исчезнуть.
В Петербурге больше всего люблю застройку конца XIX – начала XX века. Строили за деньги, но для души. В том числе и доходные дома.
Все рвутся в Питер, словно дикари. Вам что, своих дождей и камня не хватает? Те, кто живут здесь, вымирают изнутри, Других же это просто вдохновляет.
— Иван Степанович, фестиваль этот проходит не на соседней улице. Это все-таки другой город. — Тем более у Питере. — Так, Валюха, а шо ты против имеешь культурной столицы нашей родины? — Та какой там культурной? Вон у телевизоре все время говорят — криминальная столица. — Та ты больше смотри! Питер — это прежде всего город, в котором творил Пушкин! — Да-да, вот там его и убили.
Здесь везде памятники архитектуры конца какого-то века. Это же Питер!
— Ну, где-где, в Ленинграде! — В каком Ленинграде? Города такого давно нет уже! — Города нет, а 3-я улица Строителей осталась…
Когда иду я по весеннему Петербургу, вдыхая запах травы и распустившихся тополей, когда смотрю в воду каналов на гофрированные отражения шпилей и куполов, вижу сбегающую в воду решетку и ялики у Летнего сада, меня зримо и явственно обступает XVIII век.
Петербург… Необычный город… Такой молодой и такой старинный, безмерно красивый, пахнущий морем. Наша Венеция. Свидетель истории. Сколько всего произошло за годы его существования.
Переживший блокаду, но оставшийся свободным и непокоренным! Город, наполненный удивительными людьми, ходившими в музеи, что были открыты, даже во время смертельного голода! Устраивавшие вечера поэзии, вместо того чтобы жаться в угол и тихо умирать!
Окно в Европу, прорубленное Петром!
Переживший блокаду, но оставшийся свободным и непокоренным! Город, наполненный удивительными людьми, ходившими в музеи, что были открыты, даже во время смертельного голода! Устраивавшие вечера поэзии, вместо того чтобы жаться в угол и тихо умирать!
Окно в Европу, прорубленное Петром!
Питер есть Питер… Но разве можно отказаться от прогулки из-за какого-то там дождя?
Это же Питер. Город дождей,
Город изменчивых лиц и имен,
Город хороших, волшебных людей.
Ими бы хвастался каждый район.
Город изменчивых лиц и имен,
Город хороших, волшебных людей.
Ими бы хвастался каждый район.
Петербург — место удивительное. Царственные набережные, величественные каналы. Посмотришь в другую сторону — старинный замок. Иностранцы говорят: не хуже, чем в Париже! Но мы-то знаем — лучше!
В город белых ночей приезжают смотреть на небо и рано умирать. Остальные столицы к ранней смерти не располагают. В Нью-Йорке, Париже и Москве живут долго и работают напряженно.
Машина времени, хочешь — можно прокатиться,
Петроград — царский, Ленинград — блокадный, Питер — бандитский.
Петроград — царский, Ленинград — блокадный, Питер — бандитский.
Все мои друзья и родственники в Петербурге сказали мне: надень что-то серьезное, забудь про то, что на дворе лето. Это Петербург.
Здесь, где Пушкин был застрелен,
Где повесился Есенин,
Быть поэтом не призванье,
а почти что приговор.
Где повесился Есенин,
Быть поэтом не призванье,
а почти что приговор.
Как бы ни билась жизнь о разлуки и встречи,
Что б ни случалось в мире, разном и странном,
Каждое сердце Санкт-Петербург подлечит,
В каждой душе закроет былые раны.
Каждый гордится быть Петербурга частью,
Маленьким лучиком теплым в гранитном холоде.
Это какое-то необратимое счастье —
Жить в Петербурге, в нашем любимом городе.
Что б ни случалось в мире, разном и странном,
Каждое сердце Санкт-Петербург подлечит,
В каждой душе закроет былые раны.
Каждый гордится быть Петербурга частью,
Маленьким лучиком теплым в гранитном холоде.
Это какое-то необратимое счастье —
Жить в Петербурге, в нашем любимом городе.
В нашем городе осенью время для книг,
Для кино и прогулок под клёном,
Для котов эрмитажных и для домовых,
Что живут в закоулочках темных.
Для зонтов и плащей, для любви и тепла,
Для чудных философских вопросов,
Для любимых гостей, для меня и тебя,
Для варенья из абрикосов…
Для кино и прогулок под клёном,
Для котов эрмитажных и для домовых,
Что живут в закоулочках темных.
Для зонтов и плащей, для любви и тепла,
Для чудных философских вопросов,
Для любимых гостей, для меня и тебя,
Для варенья из абрикосов…
Кружатся над яхтами стайки белых чаек,
Ветер переменчивый вьётся над Невой.
Город мой – особенный, это каждый знает!
Каждый, кто знакомится, Петербург, с тобой.
Ветер переменчивый вьётся над Невой.
Город мой – особенный, это каждый знает!
Каждый, кто знакомится, Петербург, с тобой.
Питер… особый воздух, атмосфера и настроение. Это город, прячущий в закоулках двустворчатые окошечки, расположенные у самой земли, старинные обветшалые здания и ветхие особнячки. Здесь можно встретить «Булочные», от которых веет ароматом свежевыпеченного хлеба, и трактир с прекрасной русской кухней и музыкой. Прогулка по Питеру – все равно что прочтение дневника жизни. Северный порыв ветра сдувает с тротуара снежную «простынь», а заодно проникает в душу, заигрывая с чувствами и воспоминаниями. В Москве все дни как нити большого клубка, который катится без остановки. В Питере время более уважительно относится к жителям и туристам. Это особо хорошо заметно на лицах людей. Они эмоциональные, спокойные, задумчивые, веселые, печальные… В них нет напряжения и безоглядности на мир…
Питерские мужики избалованы, изнежены, ленивы. Половина — альфонсы, другая половина — геи, третья — наркоманы и пьяницы, а четвертая половина — преступники, маньяки и уголовники. Такой вот расклад.
Как она сказала тогда? «Это Москва, Мэтт… город чудес в стране чудес…» А Санкт-Петербург, имперский город, так не похож на Москву. Там была пряничная разноцветная иконопись, пропитанная ароматом ладана, разукрашенная золотом, — какая-то туземная архитектура! Там — магия врубелевского демона в Третьяковке, висячих садов декадентского ресторана посреди грязных улиц, чудовищного даже для стойкого британца мороза, скрипящего снега. Тут – прохладная, влажная и свежая весна, строгие как Верховный суд, классические здания, ажурные мосты. Красота этого города настолько изощрена, что кажется и строгой, и порочной одновременно. Тут люди изнемогают рассудком от полуночного света.
Действительно, город был неземной. Не хотелось искать для него слов, просто – идти и наслаждаться. Когда они прошли под аркой на Дворцовую площадь, он подумал, что не зря сюда прилетел. Александрийскому столпу и Зимнему дворцу еще можно было найти аналогии — что-то перекликается то ли с Трафальгаром, то ли с Вандомской площадью. Но колонны Адмиралтейства там, на втором плане… Как сумел человеческий ум, глаз собрать столько в одну перспективу?! Город невероятно мощный, массивный, строгий, и вместе с тем непредсказуемо чувственный. От его совершенства захватывало дух.
По свидетельству очевидцев, поздней осенью Питер практически непригоден для жизни. Так для существования разве.
— Петербург — многоликий город. Видите: сегодня у него таинственное и пугающее лицо. В белые ночи он очаровательно воздушен. Это — живой, глубоко чувствующий город. Клим сказал: — Вчера я подумал, что вы не любите его. — Вчера я с ним поссорилась; ссориться — не значит не любить.
Петр Великий построил Петербург не так ради русских, как, в гораздо большей мере, против шведов.
Скрепив очки простой веревкой, седой старик читает книгу. Горит свеча, и мглистый воздух в страницах ветром шелестит. Старик, вздыхая гладит волос и хлеба черствую ковригу, Грызет зубов былых остатком и громко челюстью хрустит. Уже заря снимает звезды и фонари на Невском тушит, Уже кондукторша в трамвае бранится с пьяным в пятый раз, Уже проснулся невский кашель и старика за горло душит, А я стихи пишу Наташе и не смыкаю светлых глаз.
Пушкин. Тютчев. Некрасов. Блок. Ахматова. Мандельштам… Это всё — псевдонимы. Автор — Петербург.
Самым верным, памятным еще по коммунистическому Питеру признаком разрухи были окна. Если люди не заменяют разбитое стекло, а прикрывают его фанерой или заклеивают бумагой, это значит, что город болен. Жители смирились с ненормальностью бытия и не знают, каким будет завтрашний день.
Город в шляпе фетровой и в пальтишке сереньком
Вдоль реки до Невского любит погулять.
Отдохнёт на площади, посидит у берега,
Через мост отправится к крепости опять.
Вдоль реки до Невского любит погулять.
Отдохнёт на площади, посидит у берега,
Через мост отправится к крепости опять.
Сложим снежную поэму,
А потом пойдём гулять.
Питер белой хризантемой
Расцветёт вокруг опять.
Паутиной белых улиц
Нас запутает совсем,
Чтобы сердце распахнулось,
И растаял снежный плен,
А в душе проснулась нежность,
Невзирая на мороз,
Чтобы счастье и надежду
Ветер снова нам принёс.
А потом пойдём гулять.
Питер белой хризантемой
Расцветёт вокруг опять.
Паутиной белых улиц
Нас запутает совсем,
Чтобы сердце распахнулось,
И растаял снежный плен,
А в душе проснулась нежность,
Невзирая на мороз,
Чтобы счастье и надежду
Ветер снова нам принёс.
Город мой влюблённых любит
И благоволит котам.
На растресканные губы
Капнет чудо, как бальзам.
На простуженные души
Жарко дышит, греет нас.
Солнцем варежки подсушит,
Сдует слёзы с наших глаз.
Скажет:
— Полно-те бояться!
Скоро будет Новый год!
Время с прошлым распрощаться.
Гляньте: снова снег идёт!
И благоволит котам.
На растресканные губы
Капнет чудо, как бальзам.
На простуженные души
Жарко дышит, греет нас.
Солнцем варежки подсушит,
Сдует слёзы с наших глаз.
Скажет:
— Полно-те бояться!
Скоро будет Новый год!
Время с прошлым распрощаться.
Гляньте: снова снег идёт!
Значит, новое начало…
Жизнь – опять как белый лист.
Позабудь свои печали
И за радости держись!
В Петербурге снег – к удаче,
Позабудь о грусти, друг!
Ты живешь – и это значит,
Счастье рядышком, вокруг!
Жизнь – опять как белый лист.
Позабудь свои печали
И за радости держись!
В Петербурге снег – к удаче,
Позабудь о грусти, друг!
Ты живешь – и это значит,
Счастье рядышком, вокруг!
Осень пусть возьмет с собою
Все сомнения и страх,
А со снежною зимою
Пусть сбывается мечта,
Город рядом, он поможет,
Он поддержит и поймёт.
Не откладывай! Ты сможешь!
На пороге Новый год!
Все сомнения и страх,
А со снежною зимою
Пусть сбывается мечта,
Город рядом, он поможет,
Он поддержит и поймёт.
Не откладывай! Ты сможешь!
На пороге Новый год!
Нет в мире города с такой богатой революционной историей, как Ленинград. Все здесь напоминало о борьбе. И стены Петропавловской крепости, и чугунные мосты через Неву, и корпуса бывшего Путиловского завода, на котором работал мой дед Тимофей Матвеев. В этом городе творили Пушкин, Гоголь, Достоевский… Здесь, на Сенатской площади, царские войска палили картечью по декабристам… У Зимнего дворца в январское воскресенье 1905 года царь расстрелял рабочих…
Побывав в Ленинграде, мы сразу стали взрослее, духовно богаче. Одно дело — читать в книгах о том, как брали Зимний, и другое — видеть арку бывшего Генерального штаба, из-под которой красногвардейцы начали атаку, самому пройти по Дворцовой площади, побывать в залах Зимнего, где было арестовано Временное правительство Керенского…
Ленинград девочка полюбила сразу и навсегда, до той же счастливой тошноты и внезапных слез. Нельзя было жить в этом городе и не вставать перед ним на колени. И девочка вставала — перед уцелевшими в блокаде и бомбежках домами, медленно приходящими в себя, со старыми и новыми жителями — она вставала на колени и молча смотрела на город.
Хороший город Ленинград! Удивительно он успокаивает как-то. В Москве живешь, как на вокзале. А здесь — как будто уже приехал и дома.
Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других — стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Не всегда, но часто. Сострадание и милосердие — это типичные чувства блокадной жизни. Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться. Как люди, кто остался в городе и не принимал участия в военных действиях, смогли остаться людьми. Когда мы писали «Блокадную книгу», мы задавались вопросом — как же так, ведь немцы знали о том, что происходит в городе, от перебежчиков, от разведки. Они знали об этом кошмаре, об ужасах не только голода, — от всего, что происходило. Но они продолжали ждать. Ждали 900 дней. Ведь воевать с солдатами — это да, война — это солдатское дело.
Все перепады и безумства ноября,
все листья черные, все ветреные ночи,
когда вода в Неве вскипает, и не зря
правитель бронзовый по площадям грохочет.
И просыпаешься в постели не своей,
защиты ищешь у чужого дома.
Бездумная эротика ветвей,
раздетых ветром — так знакома.
все листья черные, все ветреные ночи,
когда вода в Неве вскипает, и не зря
правитель бронзовый по площадям грохочет.
И просыпаешься в постели не своей,
защиты ищешь у чужого дома.
Бездумная эротика ветвей,
раздетых ветром — так знакома.
Ночь теплая одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.
Как хорошо! Как свежо и спокойно! Разве это не счастье? Почему Петербург всегда так оживлён, так безумен? Неужели нельзя всегда пребывать в таком мирном состоянии?
Самые романтичные места в Санкт-Петербурге — это крыши. Город с высоты и с земли совершенно разный. Выше только птицы. И шальной ветер.
В начале лета в Петербурге случаются иногда прелестные дни — светлые, жаркие, тихие.
Я сейчас живу на два города. Это Москва и Питер. Мне очень тяжело совмещать, потому что два абсолютно разных города. Даже пахнет по-разному. В Москве пахнет движухой, деньгами, дорогими духами. В Питере всё как-то размеренно, а в Москве нет, в Москве бешеный темп. Поэтому я считаю, что разводные мосты могут быть только в Санкт-Петербурге. Если бы разводные мосты были в Москве, оттуда бы каждый день сыпались люди в попытке перепрыгнуть на тот берег.
Что в Петербурге? Как всегда:
Вверху — вода, внизу — вода,
И между этих вод,
Пересыпая дни в года,
Проходит пешеход.
Вверху — вода, внизу — вода,
И между этих вод,
Пересыпая дни в года,
Проходит пешеход.
Что вы, тётя, мнете тити?
Если выпить Вы хотите,
То берите водки литер.
Это ж Питер, тётя!
Ну, что берёте?
Если выпить Вы хотите,
То берите водки литер.
Это ж Питер, тётя!
Ну, что берёте?
За спиной Анатолия Собчака в Ленинграде (Санкт-Петербурге) был подполковник КГБ В. В. Путин. По словам самого Собчака, это означало, что «КГБ контролирует Санкт-Петербург».
Ленинград обладает мучительным комплексом духовного центра, несколько уязвленного в своих административных правах. Сочетание неполноценности и превосходства делает его весьма язвительным господином.
Питер — уникальный город. Только здесь я понял, что хочу жить в Испании.
Питер — это вообще отдельное государство, живущее по своим законам. Питер — это как наркотик, которым хоть раз укололся — и уже не можешь слезть с иглы. Приезжаешь в другие города — и начинается ломка.
Питер — это вообще отдельное государство, живущее по своим законам. Питер — это как наркотик, которым хоть раз укололся — и уже не можешь слезть с иглы. Приезжаешь в другие города — и начинается ломка.
Почему японцы ходят смотреть на цветение сакуры и даже сделали из этого целый ритуал, а питерцы, например, не ходят смотреть на то, как по Неве сходит лёд? Хотя это зрелище по медитативности и величественности не уступает сакуре.
Санкт-Петербург — капризный город. Словно ветреная, избалованная красавица, которая сначала дарит улыбки, а потом ускользает, скрывшись в пестрой толпе. Сегодня она мила и игрива, а уже завтра на что-то обижена. Не угадаешь, не поймешь и не застрахуешься от неожиданных перемен настроения. Такие же чудеса творятся с погодой в Санкт-Петербурге. Только что светило солнце, миг — и резко потемнело, наползли низкие тучи с Невы, и начался дождь. Мелкий, моросливый, по такому не поймешь, то ли он закончится с минуты на минуту, то ли будет надоедать сутки.
Ленинградская жизнь сразу же показалась Тане более породистой, с интересным корешком, и как-то лучше обставленной во всех отношениях, — и улицы, и вещи, и люди обладали большим удельным весом, что ли.
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие — в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
В Москве он так опускался, что в самом деле, если бы пожить там долго, дошел бы, чего доброго, и до спасения души; в Петербурге же он чувствовал себя опять порядочным человеком.
Это чисто Питер,
Берега в граните.
Берега в граните.
Слёзы опять бегут по щекам, сколько же можно плакать?
Какая-то часть меня осознаёт, что это было чересчур сумасшедше; Петербург продолжает обнажать мою эмоциональность. Но мне было всё равно ночью, и мне всё равно теперь.
Какая-то часть меня осознаёт, что это было чересчур сумасшедше; Петербург продолжает обнажать мою эмоциональность. Но мне было всё равно ночью, и мне всё равно теперь.
Я уеду завтра — уже билет.
Там колонны — словно колпак кондитера.
Да, вот так — прожить восемнадцать лет
И ни разу не видеть Питера.
Там колонны — словно колпак кондитера.
Да, вот так — прожить восемнадцать лет
И ни разу не видеть Питера.
… Вообще, знаете — Питер, это всё-таки город чудаков. Я имею в виду — люди ходят, разговаривают сами с собой на улицах, активно при этом жестикулируя… Но самое главное, мне кажется, выработать в себе привычку не отмахиваться от первого встречного, а всё-таки выслушать его историю. Вот тут недавно разговорился с одним… Честно сказать, этот человек выглядел так, как-будто он только что сдал стакан крови для того, чтобы купить стакан портвейна. Оказался блюзменом, кстати говоря… Так вот, он рассказал, что прописан в тринадцатиметровой комнате, в принципе нормально, да… В которой помимо него прописано ещё четыреста человек. Он говорит: «Я там семьдесят восьмой». Я говорю: «А… как так?» Он говорит: «А вот так…» .
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
В Петербурге, который давным-давно мертв, никто никуда не спешит. По крайней мере среди людей, с которыми общаюсь я. Все срочное, что могло здесь случиться, уже случилось. Причем давно.
Все, что есть ценного в сегодняшнем Петербурге, связано как раз с тем, что это НЕ столица. Что это мертвый и оттого особенно прекрасный город. Все ценное, что родилось в Петербурге за последние десятилетия (от прозы Довлатова до песен Цоя, от картин митьков до петербургских рейвов), — это лишь похоронный гимн. Перед вами не город, а его надгробие.
Все, что есть ценного в сегодняшнем Петербурге, связано как раз с тем, что это НЕ столица. Что это мертвый и оттого особенно прекрасный город. Все ценное, что родилось в Петербурге за последние десятилетия (от прозы Довлатова до песен Цоя, от картин митьков до петербургских рейвов), — это лишь похоронный гимн. Перед вами не город, а его надгробие.
Петербург я начинаю помнить очень рано – в девяностых годах… Это Петербург дотрамвайный, лошадиный, коночный, грохочущий и скрежещущий, лодочный, завешанный с ног до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов. Воспринимался он особенно свежо и остро после тихого и благоуханного Царского Села.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
Моя первая претензия к Питеру: что за погода? Что за ветер в вашем городе? Ты приезжаешь, он выдувает душу. Приезжаешь в Питер духовно просветиться, в итоге духовно простудился. Приезжаешь в Москву — вся душа в соплях. Я не говорю, что в Москве шикарная погода, но по сравнению с вами, Москва — это Сан-Франциско. Вы тут вообще улыбаетесь на улице? Конечно, нет! Потому что улыбнулся — все губы треснули. Человек умер от потери крови.
Питер — уникальный город. Только здесь я понял, что хочу жить в Испании.
Все рвутся в Питер, словно дикари.
Вам что, своих дождей и камня не хватает?
Вам что, своих дождей и камня не хватает?
Петербург уже давно описан, а что не описано, то надо видеть самому.
Жить в Петербурге действительно невозможно. Зато умереть тут — действительно красиво.Место, где люди живут хотя бы несколько столетий, обязательно станет напоминать о смерти. Любое место — необязательно Петербург. Хотя к Петербургу это относится особенно.
В Петербурге, который давным-давно мертв, никто никуда не спешит. По крайней мере среди людей, с которыми общаюсь я. Все срочное, что могло здесь случиться, уже случилось. Причем давно. Все, что есть ценного в сегодняшнем Петербурге, связано как раз с тем, что это НЕ столица. Что это мертвый и оттого особенно прекрасный город. Все ценное, что родилось в Петербурге за последние десятилетия (от прозы Довлатова до песен Цоя, от картин митьков до петербургских рейвов), — это лишь похоронный гимн. Перед вами не город, а его надгробие.
В город белых ночей приезжают смотреть на небо и рано умирать. Остальные столицы к ранней смерти не располагают. В Нью-Йорке, Париже и Москве живут долго и работают напряженно.
В Петербурге разработан классический метод кадрежа: перевозите девушку на противоположный берег, и она никуда от вас не денется, пока не сведут мосты, часов в пять утра.
В начале лета в Петербурге случаются иногда прелестные дни — светлые, жаркие, тихие.
Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге.
Никакие теракты, болезни, революции, партийные чистки, переносы столицы, высылки интеллигенции, блокады и лихие времена не смогли отнять у него воли к жизни. Он падал и поднимался.
Монстры не появляются из ниоткуда. Мы, общество, сами прекрасно справляемся с их созданием.
Действительно, город был неземной. Не хотелось искать для него слов, просто – идти и наслаждаться. Когда они прошли под аркой на Дворцовую площадь, он подумал, что не зря сюда прилетел. Александрийскому столпу и Зимнему дворцу еще можно было найти аналогии — что-то перекликается то ли с Трафальгаром, то ли с Вандомской площадью. Но колонны Адмиралтейства там, на втором плане… Как сумел человеческий ум, глаз собрать столько в одну перспективу?! Город невероятно мощный, массивный, строгий, и вместе с тем непредсказуемо чувственный. От его совершенства захватывало дух.
Жить в Петербурге действительно невозможно.
Зато умереть тут — действительно красиво.
Место, где люди живут хотя бы несколько столетий, обязательно станет напоминать о смерти. Любое место — необязательно Петербург. Хотя к Петербургу это относится особенно.
Зато умереть тут — действительно красиво.
Место, где люди живут хотя бы несколько столетий, обязательно станет напоминать о смерти. Любое место — необязательно Петербург. Хотя к Петербургу это относится особенно.
Город, где я напиваюсь, еще не проснувшись —
Иначе не выйти под северный дождь,
Не пробраться меж каплями,
Чтоб как-нибудь выразить всё же твою невыразимую сущность,
А, может быть, даже несмело шепнуть
Незатейливый комплимент…
Иначе не выйти под северный дождь,
Не пробраться меж каплями,
Чтоб как-нибудь выразить всё же твою невыразимую сущность,
А, может быть, даже несмело шепнуть
Незатейливый комплимент…
Петербург — черная воронка, которая засасывает в себя всю живую энергию. Там часто концентрируются большие творцы — их это место притягивает. Знаете, как возле проклятых мест часто строили церкви, так вот в Петербурге количество творцов уравновешивает эту черную дыру.
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Зонтик к бою! Новый шарфик
Надеваю на ходу.
Питер, Питер, как же жалко,
Что так мало вспышек жарких
В нашем северном году!
Надеваю на ходу.
Питер, Питер, как же жалко,
Что так мало вспышек жарких
В нашем северном году!
Ну и пусть, что с утра шел дождь.
Он не сбил наш ночной маршрут.
(Лужи вздыбились — не пройдешь.
Свою линию кроны гнут).
Он не сбил наш ночной маршрут.
(Лужи вздыбились — не пройдешь.
Свою линию кроны гнут).
Россия — криминальная страна, Питер — криминальная столица, торговля антиквариатом — криминальный бизнес…
Я быстро сделала макияж, побросала в сумку всё необходимое, и выбежала из дома. За окном пахло сиренью и черемухой. Город просыпался, по улицам бежали на работу люди. Всё как всегда. Покой, умиротворение, теплая летняя погода. Надо будет прогуляться вечером после работы, пока на улице так тепло и хорошо. В Петербурге такая погода бывает не часто, и надо успевать ловить момент.
Нравится мне здешняя природа и архитектура. Не такая, как в Зореграде, более суровая и лаконичная, но какая изящная, как будто интеллигентная. Посмотри, Семён, клёны и дубы как будто приосанились. Словно не могут себе позволить сгибаться перед туристами. Даже деревья здесь сохраняют достоинство, осанку и простоту. Кажется, у них тоже можно спросить дорогу – и они ответят, а то и проводят.
Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит, Твоих оград узор чугунный, Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла, И, не пуская тьму ночную На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса.
Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо как Россия, Да умирится же с тобой И побежденная стихия.
Ну, а город нам поможет,
Всех укутает собой.
Улыбается прохожим
Серый кот на мостовой,
Знает тайну он простую:
В Петербурге снег – к добру!
А метель опять рисует
Белым мелом по стеклу…
Всех укутает собой.
Улыбается прохожим
Серый кот на мостовой,
Знает тайну он простую:
В Петербурге снег – к добру!
А метель опять рисует
Белым мелом по стеклу…
Уличная музыка – это очень про свободу. Про дух города, про его душу и сердце. Про право на самовыражение. Про творчество и единение. Про хороший текст и красивый звук. Музыка вписывается в архитектуру, сливается с душами горожан, пропитывает камни на Дворцовой. Музыка становится частью города, особой достопримечательностью. По-моему, это здорово.
Мы с моими гостями бродим вдоль Невы, любим фотографировать закаты и гулять по мостам. А в самом конце вечера тихо присесть на площади у Зимнего Дворца и окунуться в волшебные звуки уличной музыки. Порой её качество многократно превосходит то, что предлагает нам телевидение и радио. Она живая, понимаете? Живой голос живого города.
Мы с моими гостями бродим вдоль Невы, любим фотографировать закаты и гулять по мостам. А в самом конце вечера тихо присесть на площади у Зимнего Дворца и окунуться в волшебные звуки уличной музыки. Порой её качество многократно превосходит то, что предлагает нам телевидение и радио. Она живая, понимаете? Живой голос живого города.
Как я рад, как я рад,
Что поеду в Ленинград!
Что поеду в Ленинград!
Чайки над Финским заливом висят,
пробуют воду на вкус.
Небо седое, как дед в шестьдесят.
Небо из серых медуз.
пробуют воду на вкус.
Небо седое, как дед в шестьдесят.
Небо из серых медуз.
Ах, Санкт-Петербург, все в тебе очень странно,
Серебряно-призрачный город туманов!
Ах, Петербург, красавиц «мушки»,
Дворцы, каналы, Невский твой!
И Александр Сергеич Пушкин
У парапета над Невой!
Серебряно-призрачный город туманов!
Ах, Петербург, красавиц «мушки»,
Дворцы, каналы, Невский твой!
И Александр Сергеич Пушкин
У парапета над Невой!
Само слово Революция почти под запретом. Фигура умолчания. Музей, весь город, да и вся страна теперь — территория реставрации, реакции. Отъевшимся пузом торговый город Санкт-Петербург вытесняет последние воспоминания о Ленинграде. Подобно бетону, схватывается и застывает новая мифология. Будто и не стреляла никогда «Аврора», не размахивал наганом матрос Железняк, не мёрз караул перед Смольным. Октябрь? Историческая ошибка. Не вспоминайте. Какие-то неведомые, сатанинские, чёрные силы ворвались в Зимний, чтобы, осквернив его сияющие залы, на 70 лет погрузить всю страну в воронку ужаса и страданий, а потом навсегда исчезнуть.
Спасибо, солнечный Питер, что опять отвел
И на примере дал понять куда приводит рок-н-рол.
Мой личный Ривенделл с его дворцами.
Мой личный Ривенделл с его торчками — он торчит и манит.
Я слышу музыку в дворах, скверах и подворотнях.
Его животный джаз-бэнд как всегда поет мне.
И на примере дал понять куда приводит рок-н-рол.
Мой личный Ривенделл с его дворцами.
Мой личный Ривенделл с его торчками — он торчит и манит.
Я слышу музыку в дворах, скверах и подворотнях.
Его животный джаз-бэнд как всегда поет мне.
Спасибо, солнечный Питер,
Что ты гонял меня по улицам своим, как песню на репите.
Что ты шептал мне строки Библии, Корана, Торы.
Мучал меня рэпом и шансоном, баловал хардкором,
Играл на струнах души моей, как на контрабасе.
Да, наш животный джаз-бэнд, как всегда прекрасен.
Что ты гонял меня по улицам своим, как песню на репите.
Что ты шептал мне строки Библии, Корана, Торы.
Мучал меня рэпом и шансоном, баловал хардкором,
Играл на струнах души моей, как на контрабасе.
Да, наш животный джаз-бэнд, как всегда прекрасен.
Это же Питер. Друг перьев и стран,
Творческий замок и маленький дом.
Он обнажает серьезный талант,
Тот, что однажды расскажет о нем.
Творческий замок и маленький дом.
Он обнажает серьезный талант,
Тот, что однажды расскажет о нем.
Я опираюсь о зеленоватые перила и смотрю на спокойный канал: может, вниз – и дело с концом? Интересно, сколько миллионов человек, стоя на мостах Санкт-Петербурга, успели задаться этим же вопросом?
Ах, как приятно в день весенний
Урвать часок на променад
И для галантных приключений
Зайти в веселый Летний сад.
Урвать часок на променад
И для галантных приключений
Зайти в веселый Летний сад.
Силы, слова, чувства – я полностью исчерпана. Я цепенею. Я ничего не могу и не хочу.
Эспрессо давно остыл; наконец отрываю чашку от блюдца и одним глотком вливаю в себя всё её содержимое. Напиток заставляет морщиться, счёт оплачен, и я вновь оказываюсь на улице. Боже мой, это такая пытка – жить эти минуты, существовать, идти куда-то, что-то делать!… Быть.
Эспрессо давно остыл; наконец отрываю чашку от блюдца и одним глотком вливаю в себя всё её содержимое. Напиток заставляет морщиться, счёт оплачен, и я вновь оказываюсь на улице. Боже мой, это такая пытка – жить эти минуты, существовать, идти куда-то, что-то делать!… Быть.
Мой маршрут складывается из посещения кафе и ресторанов – одного за другим, и везде я заказываю латте, не обращая внимания на цену. Очередной столик у окна, очередное подключение к Wi-Fi… Но Марк не пишет, и я тоже не могу решиться: во мне нет ни слов, ни смелости.
Санкт-Петербург — пространственный прорыв!
Глубинный путь наитий и открытий.
Бессмертная симфония игры
Архитектуры, судеб и событий.
Глубинный путь наитий и открытий.
Бессмертная симфония игры
Архитектуры, судеб и событий.
— По ощущениям гомиков больше в Питере или Москве?
— Слушаете, я как бы свечку не держал. Что касается гомиков, то даже не очень интересно, а вот говнюков везде хватает.
— Слушаете, я как бы свечку не держал. Что касается гомиков, то даже не очень интересно, а вот говнюков везде хватает.
Может скажет кто, мол, климат здесь не тот,
А мне нужна твоя сырость.
Здесь я стал мудрей, и c городом дождей
Мы мазаны одним миром.
А мне нужна твоя сырость.
Здесь я стал мудрей, и c городом дождей
Мы мазаны одним миром.
Питерские мужики избалованы, изнежены, ленивы. Половина — альфонсы, другая половина — геи, третья — наркоманы и пьяницы, а четвертая половина — преступники, маньяки и уголовники. Такой вот расклад.
Ленинград обладает мучительным комплексом духовного центра, несколько уязвленного в своих административных правах. Сочетание неполноценности и превосходства делает его весьма язвительным господином.
В Петербурге — сон тяжелее; в сырых местах сон всегда тяжел. И сновидения в Петербурге — особенные, такого страшного, как там, в Орле — не приснится.
Страна питала и никогда не могла досыта напитать кровью своею петербургские призраки.
Копоть от машин, белой ночью город стих.
Если ты собрался к нам — только погостить.
Тут разводятся мосты, по два якоря в гербах,
Тут семьдесят восемь причин любить этот град Петра.
Если ты собрался к нам — только погостить.
Тут разводятся мосты, по два якоря в гербах,
Тут семьдесят восемь причин любить этот град Петра.
Копоть от машин, белой ночью город стих.
Если ты собрался к нам — только погостить.
Тут разводятся мосты, по два якоря в гербах,
Тут семьдесят восемь причин любить этот град Петра.
Если ты собрался к нам — только погостить.
Тут разводятся мосты, по два якоря в гербах,
Тут семьдесят восемь причин любить этот град Петра.
Город, где я не был счастлив, к несчастью, ни разу —
Всё как-то на нервах, наверно, уже не добиться любви никак.
По Питеру надо скакать на лошадке, начистив кирасу,
А мы-то плетемся в немытых такси
Да несвежих воротничках…
Всё как-то на нервах, наверно, уже не добиться любви никак.
По Питеру надо скакать на лошадке, начистив кирасу,
А мы-то плетемся в немытых такси
Да несвежих воротничках…
Они вышли из дома и отправились бродить по мостам и набережным. Центральная часть города сохранялась веками неизменной. Здесь словно жил исторический дух старого довоенного Петербурга – интеллигентного, изящного, спокойного. Медленное и размеренное движение мысли, философские идеи – всё это как будто надевалось в Петербурге на каждого горожанина, будто элегантное пальто. А в качестве мягкой фетровой шляпы – тихая и светлая печаль.
Ты видел Павлов-Петергоф.
Видел ленинградские соборы.
Ты видел Адмиралтейство, Эрмитаж,
Оград чугунные узоры.
Ты видел красоту каналов.
Видел ты набережные рек.
Видел, что всё это изящество,
Тоже также создал человек.
Видел ленинградские соборы.
Ты видел Адмиралтейство, Эрмитаж,
Оград чугунные узоры.
Ты видел красоту каналов.
Видел ты набережные рек.
Видел, что всё это изящество,
Тоже также создал человек.
Будучи на Невском, ты увидишь, вдруг,
Что проспект стал домом для друзей и подруг.
Чем вам просто слушать наш рассказ,
Лучше постарайтесь побывать у нас ещё pаз.
Что проспект стал домом для друзей и подруг.
Чем вам просто слушать наш рассказ,
Лучше постарайтесь побывать у нас ещё pаз.
Я начал войну с первых дней. Записался в народное ополчение добровольцем. Зачем? Сегодня я даже не знаю зачем. Наверное, это была мальчишеская жажда романтики: «Как же без меня будет война? Надо обязательно участвовать». Но ближайшие же дни войны отрезвили меня, как и многих моих товарищей. Жестоко отрезвили. Нас разбомбили, еще когда наш эшелон прибыл на линию фронта. И с тех пор мы испытывали одно поражение за другим. Бежали, отступали, опять бежали. И наконец где-то в середине сентября [1941 года] мой полк сдал город Пушкин. И мы отошли уже в черту города [Ленинграда]. Фронт рухнул — и началась блокада. Все связи огромного города, мегаполиса были отрезаны от Большой земли. И началась та блокада, которая длилась 900 дней. Блокада была неожиданной как и вся эта война. Не было никаких запасов ни топлива, ни продовольствия. Гитлер приказал в город не входить, чтобы избежать потерь в уличных боях, где танки не могли участвовать. Восемнадцатая армия фон Лееба отбивала все наши попытки прорвать кольцо блокады.
Никакие теракты, болезни, революции, партийные чистки, переносы столицы, высылки интеллигенции, блокады и лихие времена не смогли отнять у него воли к жизни. Он падал и поднимался.
Этот город давно обрёл собственную волю. И собственное мнение на всё. Даже на погоду. Он ведь царских кровей, милый мой. Его таким построил Пётр I.
— Да это кумовство длинною в несколько столетий!
— Абсолютизм, — поправил мальчика чиж.
— Абсолютизм, — поправил мальчика чиж.
Когда я только приехал в Петербург, я ужасно боялся мостов. Всё мне казалось, что они хотят у меня что-то забрать, хотят меня унести.
Фантом петербургского типа.
— Ну, где-где, в Ленинграде!
— В каком Ленинграде? Города такого давно нет уже!
— Города нет, а 3-я улица Строителей осталась…
— В каком Ленинграде? Города такого давно нет уже!
— Города нет, а 3-я улица Строителей осталась…
Скажите мне, что может быть
Прекрасней Невской перспективы,
Когда огней вечерних нить
Начнет размеренно чертить
В тумане красные извивы?!
Скажите мне, что может быть
Прекрасней Невской перспективы?..
Прекрасней Невской перспективы,
Когда огней вечерних нить
Начнет размеренно чертить
В тумане красные извивы?!
Скажите мне, что может быть
Прекрасней Невской перспективы?..
Там, где Российской Клеопатры
Чугунный взор так горделив,
Александринского театра
Чеканный высится массив.
Чугунный взор так горделив,
Александринского театра
Чеканный высится массив.
Санкт-Петербург — гранитный город,
Взнесенный Словом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой!
Взнесенный Словом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой!
Москва и Kиeв задрожали,
Когда Петр, в треске финских скал,
Ногой из золота и стали
Болото невское попрал…
Когда Петр, в треске финских скал,
Ногой из золота и стали
Болото невское попрал…
Ландо, коляски, лимузины,
Гербы, бумажники, безделки,
Брильянты, жемчуга, рубины —
К закату солнца — все на Стрелке!
Гербы, бумажники, безделки,
Брильянты, жемчуга, рубины —
К закату солнца — все на Стрелке!
Я знаю про глобальное потепление, но мы ж все-таки в Питере…
Разыщу я однушку, нарисую татушки и уеду в Санкт-Петербург,
Я устроюсь в «Афишу», разгорится кострищем зависть бабушкиных подруг.
Это мне сказал сделать Слава — мой хороший друг:
Чемодан, вокзал, поезд «Москва-Санкт-Петербург».
Я устроюсь в «Афишу», разгорится кострищем зависть бабушкиных подруг.
Это мне сказал сделать Слава — мой хороший друг:
Чемодан, вокзал, поезд «Москва-Санкт-Петербург».
В Петербурге сегодня гроза,
На ресницах застыла слеза.
Ты, мой милый родной человек,
Расстаемся как будто на век,
Расстаемся как будто на век,
На душе тихо падает снег,
Ты звонков моих больше не жди —
В Петербурге сегодня дожди.
На ресницах застыла слеза.
Ты, мой милый родной человек,
Расстаемся как будто на век,
Расстаемся как будто на век,
На душе тихо падает снег,
Ты звонков моих больше не жди —
В Петербурге сегодня дожди.
Белой ночью месяц красный
Выплывает в синеве.
Бродит призрачно-прекрасный,
Отражается в Неве.
Выплывает в синеве.
Бродит призрачно-прекрасный,
Отражается в Неве.
Улицы города пустынны, и лишь вблизи станции метро, к которой мы приближаемся, наблюдается какое-то оживление. Возле неё мы наконец обнаруживаем открытое кафе. Тоня заказывает себе суп, пирожное и чай, я — чашку эспрессо.
— Ты что, ничего не хочешь есть? — интересуется она. — А я что-то такая голодная сейчас.
— Просто несколько дней не ела. Страшно начинать.
— Ты что, ничего не хочешь есть? — интересуется она. — А я что-то такая голодная сейчас.
— Просто несколько дней не ела. Страшно начинать.
Я поднимаюсь к музыкантам и кладу в расстёгнутый гитарный чехол пару жевательных резинок в розовых фантиках.
– Просто у меня больше ничего нет, – проговариваю я в задумчивости.
Ребята благодарят меня, расплываясь в весёлых улыбках: конечно, до меня им бросали только монеты с купюрами.
– Просто у меня больше ничего нет, – проговариваю я в задумчивости.
Ребята благодарят меня, расплываясь в весёлых улыбках: конечно, до меня им бросали только монеты с купюрами.
Мы с Тоней выходим на улицу, и я в последний раз курю возле этой гостиницы – места, с которым меня теперь так много связывает.
От взгляда девушки не укрывается, что я помрачнела:
– Можем дождаться и проводить их, если хочешь.
Смотрю в её доброе, наивное лицо и наконец отвечаю:
– Нет, пойдём отсюда. Холодно…
От взгляда девушки не укрывается, что я помрачнела:
– Можем дождаться и проводить их, если хочешь.
Смотрю в её доброе, наивное лицо и наконец отвечаю:
– Нет, пойдём отсюда. Холодно…
Красив и строен строгий Петербург!
Парад дворцов и площадей сюжеты.
Мосты, причалы, парки, парапеты;
Львы, сфинксы, кони, шпили, силуэты…
Во всём неповторимые приметы,
Особый стиль пространства — Петербург!
Парад дворцов и площадей сюжеты.
Мосты, причалы, парки, парапеты;
Львы, сфинксы, кони, шпили, силуэты…
Во всём неповторимые приметы,
Особый стиль пространства — Петербург!
Иду по Питеру, а думаю по-ленинградски
Стараюсь громко не ругаться матом
Рядом со львам, сфинксами и лошадями.
Стараюсь громко не ругаться матом
Рядом со львам, сфинксами и лошадями.
Непогода по-питерски буйствуя,
Исколола поверхность воды…
Ты бродил вдоль Невы, я-то чувствую,
Наступая на чьи-то следы.
Исколола поверхность воды…
Ты бродил вдоль Невы, я-то чувствую,
Наступая на чьи-то следы.
Самым верным, памятным еще по коммунистическому Питеру признаком разрухи были окна. Если люди не заменяют разбитое стекло, а прикрывают его фанерой или заклеивают бумагой, это значит, что город болен. Жители смирились с ненормальностью бытия и не знают, каким будет завтрашний день.
Петербург расположен на полутора сотне топких островов, продуваемых балтийскими ветрами, в гиблом, не предназначенном для человеческой жизни месте… Это город, в котором не только жить, но даже и находиться невозможно, ибо нет в нем ни одного места, пригодного для жизни…
Как бьётся сердце! И в печали,
На миг былое возвратив,
Передо мной взлетают дали
Санкт-Петербургских перспектив!..
На миг былое возвратив,
Передо мной взлетают дали
Санкт-Петербургских перспектив!..
Но коль выпало мне питерцем быть,
Никогда Москва не станет родной,
Но я знать хочу её и любить,
Так покажите, москвичи, город свой.
Никогда Москва не станет родной,
Но я знать хочу её и любить,
Так покажите, москвичи, город свой.
Когда-нибудь он покинет эту площадь,
и голос другие песни споёт другим,
и станет пространство шире, глуше и проще,
как будто бы площадь собой была только с ним.
Как будто бы ангел с колонны им любовался
и чувствовал в нём родное своё крыло,
услышав ноты «Сансары» или «Романса».
Да… Ангел в нём, без сомнений, узнал своего,
и люди в нём тоже видят своё, родное.
Купаясь в звуках, отращивают мечты
и сами становятся звонкой одной струною,
сердцами выстукивая рок-н-рольный ритм.
и голос другие песни споёт другим,
и станет пространство шире, глуше и проще,
как будто бы площадь собой была только с ним.
Как будто бы ангел с колонны им любовался
и чувствовал в нём родное своё крыло,
услышав ноты «Сансары» или «Романса».
Да… Ангел в нём, без сомнений, узнал своего,
и люди в нём тоже видят своё, родное.
Купаясь в звуках, отращивают мечты
и сами становятся звонкой одной струною,
сердцами выстукивая рок-н-рольный ритм.
Когда иду я по весеннему Петербургу, вдыхая запах травы и распустившихся тополей, когда смотрю в воду каналов на гофрированные отражения шпилей и куполов, вижу сбегающую в воду решетку и ялики у Летнего сада, меня зримо и явственно обступает XVIII век.
Я долгое время жил в Петербурге в доме старого типа и фасад дома был украшен лепниной в виде человеческих лиц. И старушка, которая жила на первом этаже, считала, что этого недостаточно и из окна ещё высовывала своё.
Люблю я город над рекой.
Люблю его, Петра творенье!
Он для меня один, родной:
С моей судьбой – одно сплетенье.
Люблю его, Петра творенье!
Он для меня один, родной:
С моей судьбой – одно сплетенье.
А в глазах плещет радость, и ветер всегда с Невы.
И зонтов здесь не надо, под каплями синевы
Мы растем быстрее и тянемся к небу, ввысь,
Где мечты зажглись…
И зонтов здесь не надо, под каплями синевы
Мы растем быстрее и тянемся к небу, ввысь,
Где мечты зажглись…
Есть отличие между Москвой и Петербургом. Я недавно нашёл ещё одно: мне кажется, в этих городах по-разному относятся к великим историческим личностям. Приведу пример. В Питере есть станция метро «Площадь Ленина», а в Москве станция метро называется «Площадь Ильича». Ильича — это что за панибратство? Я считаю, что назвать Ленина Ильичом может только один человек в мире. Это сотрудник мавзолея, который его купает каждый год.
Москва и Питер очень отличаются. В Петербург всё-таки едут «сменить обстановку». Потому что хочется что-то поменять. А вот в Москву едут, потому что: «Надо что-то менять, Саня, дебила ты кусок! Взвешивать людей на улице больше не прибыльно!»
Александра Николаевна, умолите вы его, поедем в деревню. Не будет в Питере добра, вот вспомните мое слово. Здесь вертеп и все втрое, все втрое.
Покинуть столицу? Ни с того, ни с сего? Я вовсе не хочу сойти с ума в деревне, благодарю покорно.
