Стивен Кинг — очень популярный писатель, создавший множество произведений в разных стилях, часть из которых удостоились экранизаций, благодаря чему Кинг получил прозвище «Король ужасов». Писать Стивен начал вдохновившись комиксами и работами авторов предыдущих поколений. В данной подборке собраны лучшие цитаты Стивена Кинга.
Вот странно: человек вырастает и забывает про детство с его ритуалами и ребяческими заклинаниями – многое теряется по дороге, но кое-что все-таки остается, накрепко застревает в мозгах, вцепляется в тебя мертвой хваткой, и ты несешь этот груз всю жизнь, и с каждым годом он все тяжелее и тяжелее.
Мы рассмотрели некоторые аспекты создания хороших произведений, и все приводят к одной центральной идее: упражнения бесценны (и должны доставлять удовольствия, ощущаясь совсем не как упражнения), а честность – незаменима. Искусство описания, диалога и развития характера в сухом остатке сводится к тому, чтобы ясно видеть или слышать и с той же ясностью описать виденное и слышанное (без использования избытка утомительных ненужных наречий).
Лучше всего мы лжем сами себе.
По-любому можно приступать, только не равнодушно. Я повторю еще раз: нельзя подходить к чистой странице равнодушно.
Почем я знаю, может быть, вы – это вовсе не вы, а непрожаренная картофелина. Может быть, вы явились не из царства духов, а из духовки.
Мы не выбираем свое настроение, точно так же, как не выбираем его для других.
Она думала о том, как легко привыкнуть к человеку, почти как к наркотику. Сев на иглу, иной пытается убеждать себя, что может соскочить в любую минуту, хотя…
Конечно, Джон Гришем знает адвокатов. То, что знаете вы, делает вас уникальным в своем роде. Будьте смелы. Картируйте позиции противника, вернитесь, расскажите нам, что знаете. И помните, что водопроводчик в космосе – это не такой уж плохой задел для сюжета.
Это было безумие, но именно из безумства и рождалось опьяняющее веселье.
Человеку, переживающему горе, нужно на что-то отвлечься. Чем-то занять свои мысли. Ему нужен кто-то, о ком можно заботиться.
Писательство есть соблазнение. Приятный разговор – часть соблазнения. Если это не так, почему столько пар начинают ужином вечер, который кончается в постели?
Ситуация нормальная, полная жопа.
И важно еще помнить, что в жизни никто не бывает «отрицательным персонажем», или «лучшим другом», или «шлюхой с золотым сердцем». В жизни каждый из нас считает себя главным героем, протагонистом, важной шишкой, камера на нас смотрит, подруга. Если вы учтете это в своей работе, то вам, может, и не станет легче создавать блестящие характеры, но зато труднее будет создавать характеры одномерные, которыми кишит попсовая литература.
Чтение в кровати – это рай, если на книгу падает достаточно света и если не проливать на страницы кофе или коньяк.
Знаешь, почему авторы пишут, что посвящают книги своим близким? Потому что в конце концов масштабы собственного эгоизма начинают их пугать.
Искусство – это упорство памяти.
Я ответил, что он, безусловно, имеет право на собственное мнение. Оно есть у каждого, как и дырка в жопе.
Если хотите быть писателем, вам прежде всего нужно делать две вещи: много читать и много писать. Это не обойти ни прямым, ни кривым путем – по крайней мере я такого пути не знаю.
Это жизнь, от нее никуда не деться – ничего не поделаешь, надо жить.
Когда пишешь вещь, ты рассказываешь ее сам себе, – сказал он. – Когда переписываешь, главная твоя работа – убрать все, что к вещи не относится.
Планета вращается, знаете ли. Можно вращаться вместе с ней, а можно зацепиться за что-то и протестовать, но тогда тебя свалит с ног.
Горе – горем, боль – болью, он все равно оставался педиком
Ребятки, вымысел – правда, запрятанная в ложь, и правда вымысла достаточна проста: магия существует.
Если пишешь (книги, или картины, или лепишь, или поешь – все равно), кто-нибудь обязательно попытается тебе внушить чувство стыда за это.
Дайте себе торжественное обещание никогда не писать «атмосферные осадки», если можно сказать «дождь», и не говорить «Джон задержался, чтобы совершить акт экскреции», когда имеется в виду, что Джон задержался посрать.
Мы ничего не приносим в этот мир и ничего не можем из него унести.
Куда никто не торопится, но все успевают? Правильно, на кладбище. Почему на кладбище всегда тихо? Потому что все спят мертвым сном.
Писательство – это волшебство, как вода жизни, как любой творческий акт. Вода бесплатна, так что пей. Пей и наполняйся.
Молодость – чудесное время, – сказал мистер Харриган. – Жаль, что ею обладают только молодые.
Любовь – это дар. А еще цепь с наручниками на концах.
Наверное, не существует пределов ужаса, который может испытывать человек. Напротив, кажется, что по какому-то непостижимому закону темнота, куда он погружается, становится гуще и гуще, ужас накладывается на ужас, одно горе сменяется другим, еще более тяжким, пока наконец финальная завеса тьмы не скрывает все. Самый страшный вопрос здесь – до каких границ кошмарного может дойти человеческий рассудок, оставаясь при этом здоровым и дееспособным. Бесспорно, что в самых пугающих событиях присутствует некоторая доля абсурдности. Наконец они просто начинают вызывать смех. Это и есть, вероятно, та точка, за которой здоровье может сохраниться или безвозвратно погибнуть; одно лишь чувство юмора может от этого спасти.
Плохо, конечно, но что вообще в школе хорошего? Когда нас туда швыряют как заложников в турецкую баню, школа кажется нам самым важным делом на свете. Только после третьего или четвертого класса мы начинаем понимать, какой это вообще идиотизм с начала и до конца.
Любая игра кажется честной, когда всех участников надули в самом начале.
Что заслужил, то твое, а что твое, все равно до тебя доберется.
В жизни так часто бывает, Элли. Идешь по тропинке – и все хорошо. Сойдешь с тропинки – и собьешься с пути, если не повезет. Заплутаешь в лесу, и кому-то придется тебя искать.
Человек, врущий о пиве, наживает себе врагов.
Если у вас нет времени читать, то нет времени (или инструментов), чтобы писать. Проще простого.
Я, девственник двадцати одного года от роду, с литературными устремлениями, мог похвастаться тремя джинсами, четырьмя трусами-плавками, развалюхой «фордом» (с хорошим радиоприемником), мыслями о самоубийстве (иногда) и разбитым сердцем. Романтично, не правда ли?
Тебя разрушили, но ты все равно в моей душе.
«Дом там, где сердце, – вдруг подумал Эдди. – Я в это верю. Старина Бобби Фрост[50] говорил, что дом – то место, где тебя должны принять, когда ты туда придешь. К сожалению, это еще и место, откуда тебя не хотят выпускать, раз уж ты туда пришел».
Я действительно устал от боли, которую слышу и чувствую, босс. Я устал от того, что постоянно куда-то иду, одинокий, всеми покинутый. У меня никогда не было друга, который составил бы мне компанию, сказал, куда мы идем и зачем. Я устал от людей, которые так ненавидят друг друга. Их мысли режут меня, как осколки стекла. Я устал от того, что часто хотел помочь и не смог. Я устал от тьмы, которая окружает меня. Но больше всего устал от боли. Ее слишком много. Если бы я мог положить ей конец, мне захотелось бы жить дальше. Но я не могу.
Письмо – отфильтрованное мышление.
Лучше всего учиться, много читая и много работая, а самые ценные уроки – те, которые вы преподаете себе сами. Эти уроки чаще всего происходят при закрытой двери вашего кабинета. Обсуждения на писательских семинарах могут стимулировать интеллект и доставлять удовольствие, но часто они уводят в сторону от настоящей работы писателя.
Ты сгоришь на сексе и спиртном.
Когда ты еще слишком молод, чтобы бриться, оптимизм – вполне естественная реакция на неудачу.
Храбрец способен думать. А трус – нет.
Когда ты заглядываешь в бездну, сама бездна заглядывает в тебя.
Люди созданы, чтобы оглядываться. Именно для этого у нас в шее шарнир.
Пассивного залога надо избегать.
Хорошая литература всегда начинается с темы и развивается к идее, почти никогда не бывает наоборот.
Описание – вот что делает читателя воспринимающим участником вашей истории. Хорошо описывать – это приобретенное умение, одна из главных причин, почему нельзя научиться писать, если не будешь читать много и писать много. И вопрос не только в том, как, вопрос еще и в том, сколько. Чтение поможет вам узнать сколько, но только стопы исписанной бумаги ответят на вопрос как. Обучиться этому можно только в работе.
Если во всем облом, сдавайся и иди в библиотеку.
Но глупость – одна из двух особенностей человеческой натуры, которые хорошо видны, когда оглядываешься назад. Вторая особенность – упущенные шансы.
Следующая мысль – что бросать работу, потому что она трудна для эмоций или воображения, не стоит. Иногда надо продолжать, даже если очень не хочется, а иногда хорошая работа получается даже тогда, когда кажется, будто перекидываешь дерьмо лопатой в сидячем положении.
Нет такой силы на земле, да и на небе, чтоб помешать людям верить в самое скверное, если им так приспичит.
Жизнь – колесо, на котором никому долго не удержаться. И оно всегда – в конце концов – возвращается к исходной точке.
Человек, который любит деньги, – мерзавец, заслуживающий ненависти. Человек, который не заботится о деньгах, – дурак. Ненавидеть его нельзя – только жалеть.
– Знаете, Джемисон, наша жизнь – она ведь ненастоящая. Это просто театр теней, и лично я буду рад, когда погасят свет. В темноте все тени исчезают.
Как говорил его отец – хорошо иметь цель в жизни. Стремление к ней помогает пережить трудные времена.
Ребятки, вымысел – правда, запрятанная в ложь, и правда вымысла достаточна проста: магия существует.
Она вычеркнула меня из своей жизни, а я представить себе не мог, как вычеркнуть ее из моей.
Жизнь старается не показывать свой звериный оскал, с тем чтобы ухватить человека в подходящий момент.
Объяснения – это такая дешевая поэзия.
А начинается вот с чего: поставьте стол в углу и каждый раз, когда принимаетесь писать, напоминайте себе, почему он не в середине. Жизнь – это не поддерживающая система для искусства. Все совсем наоборот.
Лучше всего мы лжем сами себе.
Писательство – работа одинокая. И если есть кто-то, кто в тебя верит, – это уже очень много. Тому, кто верит, не надо произносить речей. Он верит – этого достаточно.
Ваша работа не искать эти идеи, а узнать их, когда они появятся.
Смерть – загадка, похороны – таинство.
Если рассудительнейшие, трезвейшие люди могут трахаться как помешанные – даже действительно сходить с ума, когда ими овладевает этот порыв, – почему тогда писатель не может рехнуться и остаться в своем уме?
Может, есть и феи, и эльфы, но помни: Бог помогает тем, кто помогает себе сам.
Все, о чем я вас прошу, – это старайтесь писать получше и помните, что писать наречия – человеческая слабость, писать он сказал или она сказала – совершенство богов.
Помните главное правило словаря: берите первое пришедшее на ум слово, если оно подходящее и яркое.
Повторение – самый страшный враг памяти.
Каждая взятая вами в руки книга дает свой урок или уроки, и очень часто плохая книга может научить большему, чем хорошая.
– Когда пишешь вещь, ты рассказываешь ее сам себе, – сказал он. – Когда переписываешь, главная твоя работа – убрать все, что к вещи не относится.
Ключ к хорошему описанию – начать с того, чтобы ясно увидеть, а закончить тем, чтобы ясно описать, используя свежие образы и простой словарь.
Чтение – творческий центр жизни писателя.
Чем больше вы читаете, тем меньше шансов у вас выставить себя дураком с помощью собственного пера или текстового процессора.
Помните главное правило словаря: берите первое пришедшее на ум слово, если оно подходящее и яркое. Если колебаться и рефлектировать, найдется другое слово – это точно, потому что всегда есть другое слово, но вряд ли оно будет так же хорошо, как и первое, или так же близко к тому, что вы хотели сказать.
Одиночество! Вот уж действительно самое ужасное слово, которое только есть в языке. С ним не может сравниться даже «убийство», а «преисподняя» – лишь жалкий синоним…
Самый страшный момент – это как раз перед началом. После этого может быть только лучше.
Возможно, поэтому Бог создал нас сначала детьми, чтобы мы были ближе к земле. Он знал, что тебе придется часто падать и разбиваться в кровь, прежде чем ты выучишь этот простой урок.
Комната может быть тесной (и даже должна быть, как, мне кажется, я уже говорил), и только одна вещь там должна быть обязательно: дверь, которую можно закрыть. Закрытая дверь – это способ сказать всему миру и самому себе, что шутки кончились; вы серьезно намерены писать и делать дело.
Запомните только, что есть колоссальная разница между сюжетом и самим повествованием. Повествование почтенно и пользуется доверием, сюжет – скользкий тип, которого лучше держать под домашним арестом.
Писательство – это не зарабатывание денег, не добыча славы, женщин или друзей. Это в конечном счете обогащение жизни тех, кто читает твою работу, и обогащение собственной жизни тоже. Оно чтобы подняться вверх, достать, достичь. Стать счастливым, вот что. Стать счастливым.
Самое важное – это то, что авторское восприятие персонажа может быть таким же ошибочным, как восприятие его же читателем. Следующая мысль – что бросать работу, потому что она трудна для эмоций или воображения, не стоит. Иногда надо продолжать, даже если очень не хочется, а иногда хорошая работа получается даже тогда, когда кажется, будто перекидываешь дерьмо лопатой в сидячем положении.
Великие дела начинаются с малого.
Иногда объятие – это телепатия.
Дом – это и взгляд на луну, поднимающуюся над спящей равниной, и женщина, которую ты можешь подозвать к окну, чтобы вместе понаблюдать за ней. Дом там, где ты танцуешь с другими, а танец – это жизнь.
Давайте проясним одну вещь прямо сейчас, о’кей? Нет на свете Свалки Идей, нет Центрального Хранилища, нет Острова Погибших Бестселлеров. Хорошие идеи рассказов приходят в буквальном смысле ниоткуда, падают прямо на голову с ясного неба: две совершенно отдельные мысли сцепляются вместе, и под солнцем возникает что-то новое. Ваша работа не искать эти идеи, а узнать их, когда они появятся.
Кошки – гангстеры животного мира, они живут вне закона и так же и умирают.
Теперь-то я точно знаю: галантные молодые люди зачастую остаются без сладкого. Вышейте это крестиком, вставьте в рамочку и повесьте на кухне.
Я что хочу предложить? Чтобы писать на высшем уровне своих возможностей, надлежит сделать себе свой ящик для инструментов и отрастить такие мышцы, чтобы повсюду таскать его с собой. И тогда не придется смотреть на трудную работу как баран на новые ворота – можно будет взять нужный инструмент и заняться делом.
Первый заключается в том, что хорошее письмо состоит из овладения основами (словарь, грамматика, элементы стиля) и наполнения третьего уровня ящика нужными инструментами. Второй утверждает, что хотя нельзя из плохого писателя сделать грамотного, а из хорошего писателя великого, все же тяжелая работа, усердие и своевременная помощь могут сделать из грамотного писателя – хорошего.
Никто не бывает так умственно ленив, как по-настоящему умный человек; вы дайте умным людям хоть половинку шанса, и тут же, как по команде «суши весла», они начнут дрейфовать… в сны о Византии, можно сказать.
Хорошие идеи рассказов приходят в буквальном смысле ниоткуда, падают прямо на голову с ясного неба: две совершенно отдельные мысли сцепляются вместе, и под солнцем возникает что-то новое. Ваша работа не искать эти идеи, а узнать их, когда они появятся.
Иногда надо продолжать, даже если очень не хочется, а иногда хорошая работа получается даже тогда, когда кажется, будто перекидываешь дерьмо лопатой в сидячем положении.
Тебя разрушили, но ты все равно в моей душе.
Проще быть смелым, когда ты кто-то еще.
Как сказала бы ее мать, этот мальчик роет себе могилу ножом и вилкой.
Я помню охватившее меня чувство возможности этой идеи, будто меня ввели в огромный дом, полный закрытых дверей, и разрешили открывать любые, какие захочу. Дверей было больше, чем может открыть за свою жизнь один человек, – так я тогда думал. (И сейчас так думаю)
Знаете, Джемисон, наша жизнь – она ведь ненастоящая. Это просто театр теней, и лично я буду рад, когда погасят свет. В темноте все тени исчезают.
Женщины не могут хранить тайны, но ни одна из них не разболтает то, что у нее на сердце.
Мы все обречены на смерть, все без исключения, я это знаю, но, о Господи, иногда Зеленая миля так длинна.
Узнав, чего хочет человек, ты узнаешь человека.
Чтение требует времени, а стеклянная сиська забирает его слишком много.
К действу писания можно приступать нервозно, возбужденно, с надеждой или даже с отчаянием – с чувством, что вам никогда не перенести на бумагу то, что у вас на уме или на сердце. Можно начинать писать, сжав кулаки и сузив глаза, в готовности бить морды и называть имена. Можно начинать писать потому, что есть девушка, которую вы хотите уговорить выйти за вас замуж, можно начинать, чтобы изменить мир. По-любому можно приступать, только не равнодушно. Я повторю еще раз: нельзя подходить к чистой странице равнодушно.
Если Бог дал тебе что-то, что ты умеешь делать, какого же черта ты этого не делаешь?
Описание начинается в воображении писателя, но кончиться должно в воображении читателя.
Когда ты заглядываешь в бездну, сама бездна заглядывает в тебя.
Ты думаешь: Ладно, я это переживу. Я готов к худшему, – но все равно лелеешь маленькую надежду, и именно она портит тебе жизнь. Просто убивает тебя.
Иногда смерть – не самое худшее
Обновление города, говорят они. Усраться и не жить, говорю я.
Если хотите быть писателем, вам прежде всего нужно делать две вещи: много читать и много писать.
Главное, что нужно помнить насчет предыстории, это: а) у каждого есть своя история и б) в ней мало интересного. Держитесь тех частей, что представляют интерес, а остальные не трогайте. Долгие истории из жизни лучше всего слушать в барах, где-то за час до закрытия, и то если вы им верите.
Возможно, поэтому Бог создал нас сначала детьми, чтобы мы были ближе к земле. Он знал, что тебе придется часто падать и разбиваться в кровь, прежде чем ты выучишь этот простой урок. Ты платишь за то, что получаешь, тебе принадлежит то, за что ты платишь… и рано или поздно то, что тебе принадлежит, возвращается к тебе.
Шлюху можно приобщить к культуре, но думать ее не заставишь.
Мне кажется, что сейчас, в двадцать первом веке, посредством сотовых телефонов мы заключаем брак с окружающим миром. Возможно, это не самый удачный брак.
Если ты не начнешь с грандиозного замысла, если ты изначально не будешь высокого мнения о себе, то как ты добьешься того, чего хочешь? Не слушай, что говорят другие, а послушай меня: плюнь на всех, сядь и прибей эту лапочку.
Кошки – гангстеры животного мира, они живут вне закона и так же и умирают. Очень многие не доживают до старости.
Попробуйте задать себе задачу… .
Когда дело касается прошлого, каждый из нас писатель.
С моей точки зрения, литературное произведение состоит из трех вещей: повествование, которое передвигает действие из точки A в точки B, C и так далее до Z; описание, составляющее чувственно-реальный мир для читателя, и диалог, оживляющий персонажей, давая им речь.
Смерть – загадка, похороны – таинство.
Если пишешь (книги, или картины, или лепишь, или поешь – все равно), кто-нибудь обязательно попытается тебе внушить чувство стыда за это. Я не философствую – я просто констатирую факт.
Жизнь – это не поддерживающая система для искусства. Все совсем наоборот.
Люди думают, что первая любовь – сплошная романтика и нет ничего романтичнее первого разрыва. Сотни песен сложили о том, как какому-то дураку разбили сердце. Вот только в первый раз сердце разбивается больнее всего, и заживает медленнее, и шрам остается самый заметный. И что в этом романтичного?
Надо уметь принимать жизнь такой, какая она есть, иначе точно окажешься в маленькой комнатке с мягкими стенами и будешь писать письма домой восковыми мелками.
Когда дело касается прошлого, каждый из нас писатель.
Мы – писатели и потому никогда не спрашиваем друг у друга, где мы берем идеи. Мы знаем, что не знаем.
Кошки – гангстеры животного мира, живущие вне закона и так же умирающие.
Описание начинается в воображении писателя, но кончиться должно в воображении читателя.
Но лицемер людям всегда по душе, знаете ли, в нем они признают своего.
Очень часто хорошо писать – это значит избавиться от страхов и неестественности.
Кажется, только к сорока я сообразил, что почти каждый автор беллетристики, опубликовавший в своей жизни хоть строчку, кем-нибудь да был обвинен, что свой Богом данный талант растрачивает на ерунду. Если пишешь (книги, или картины, или лепишь, или поешь – все равно), кто-нибудь обязательно попытается тебе внушить чувство стыда за это. Я не философствую – я просто констатирую факт.
Боль помечает наши лица, меняет внешность, превращая в близких родственников.
Для читателей одно из самых впечатляющих открытий в жизни – сам факт, что они читатели. Что не просто могут читать (Моррис это уже знал), но влюблены в чтение. Безнадежно. По уши. И первая книга, на которой это происходит, не забывается никогда, каждая страница приносит новое откровение, что ярко горит и восклицает: Да! Именно так! Да! Я тоже это видел! И разумеется: Так я и думаю! Я ЧУВСТВУЮ то же самое!
Глаголы бывают двух типов: активные и пассивные. Глаголы первого типа – это когда подлежащее предложения что-то делает. Пассивный глагол – это когда с ним что-то делают, а подлежащее просто допускает, чтобы это произошло. Пассивного залога надо избегать. Это не только я говорю; то же самое вы найдете в «Элементах стиля».
Лучший вид снотворного. Книговалиум.
По моему скромному мнению, только равные говорят правду друг другу. Друзья и любимые, запутавшись в паутине взаимного долга, врут бесконечно. А это так утомляет!
Люди, обладающие способностью жить в прошлом, не знают, какое им уготовано будущее.
Кошки – гангстеры животного мира, живущие вне закона и так же умирающие.
Но желания – это на одной чаше весов, а говно – на другой! Посмотрим, какая на этот раз перевесит!
Чтобы писать на высшем уровне своих возможностей, надлежит сделать себе свой ящик для инструментов и отрастить такие мышцы, чтобы повсюду таскать его с собой. И тогда не придется смотреть на трудную работу как баран на новые ворота – можно будет взять нужный инструмент и заняться делом.
Достаточно сильная ситуация вообще снимает весь вопрос о сюжете, что меня вполне устраивает. Самые интересные ситуации обычно формулируются в виде вопроса «что, если».
Но лицемер людям всегда по душе, знаете ли, в нем они признают своего.
Если отбросить фантазии, готов поспорить, что от подбородка и выше мужчина – моногамное существо. А ниже ремня обитает беспринципный охальник, который плевать хотел на моногамию.
А люди вообще взрослеют? Или просто вырастают?
Если родители говорят детям неправду, дети этого не забывают.
Он подумал, что в два часа ночи люди особенно уязвимы, потому что их кожа становится тоньше. И утолщается снова не раньше пяти утра, когда на востоке пробиваются первые лучи рассвета.
Какое простое и в то же время неожиданное открытие: когда делаешь что-то для себя, это придает тебе силы.
Если долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя .
Мы в очередной раз уничтожили то, что создавалось не нами.
Вообще мужчина с хорошей женой – счастливейшее из созданий Божьих, а без оной – самое разнесчастное. И спасает таких только одно: они просто не знают, чего лишены.
Но не бумажка создает человека. И не тюрьма его уничтожает.
Если СТРАШНО, клади на все и сматывайся.
– Я действительно устал от боли, которую слышу и чувствую, босс. Я устал от того, что постоянно куда-то иду, одинокий, всеми покинутый. У меня никогда не было друга, который составил бы мне компанию, сказал, куда мы идем и зачем. Я устал от людей, которые так ненавидят друг друга. Их мысли режут меня, как осколки стекла. Я устал от того, что часто хотел помочь и не смог. Я устал от тьмы, которая окружает меня. Но больше всего устал от боли. Ее слишком много. Если бы я мог положить ей конец, мне захотелось бы жить дальше. Но я не могу.
Идея – что простуда. Рано или поздно кто-нибудь обязательно ее подхватит.
Отпускать всегда нелегко. Даже когда держишь что-то шипастое. А может, именно тогда – особенно трудно.
Если сегодня ты не способен никого любить, попытайся хотя бы никого не обидеть. Не совсем одно и то же.
Я не верю, что Бог следит за полетом всех птичек в Австралии или всех насекомых в Индии, что Бог записывает все наши грехи в большую золотую книгу и судит нас после нашей смерти… Я не хочу верить в Бога, который по собственному образу и подобию создал людей, а потом отправил их гореть в аду, который также является его творением. Но я верю, что-то должно быть.
История – это коллективное дерьмо человечества, огромная и постоянно растущая куча дерьма. Сейчас мы стоим на этой куче, но очень скоро на нас начнет валиться дерьмо поколений, которых еще нет.
Мы всегда злимся больше всего, когда нас ловят с поличным, верно?
Между теми, кто может спать, и теми, кто спать не может, – бездонная пропасть. Это один из важнейших критериев разделения человеческой расы.
Вот только в первый раз сердце разбивается больнее всего, и заживает медленнее, и шрам остается самый заметный. И что в этом романтичного?
Это проклятие читающих людей. Нас можно соблазнить хорошей историей в самый неподходящий момент.
Меняются прически, и длина юбок, и сленг, но директора старшей школы? Никогда.
Описание начинается с визуализации того, что должен испытать читатель. Кончается оно вашим переводом того, что вы видите внутренним зрением, в слова на странице.
Я ставлю группу персонажей (или пару их, или даже одного) в трудную ситуацию и смотрю, как они будут выпутываться. Моя работа – не помогать им выпутываться или вести их на ниточках в безопасное место – такая работа требует грохота отбойного молотка сюжета, – а смотреть и записывать, что будет происходить.
Ключ к хорошему описанию – начать с того, чтобы ясно увидеть, а закончить тем, чтобы ясно описать, используя свежие образы и простой словарь.
Если вы начинающий, то прислушайтесь к моему совету: делать не менее двух черновых вариантов – один с закрытой дверью кабинета и один с открытой.
Нарушать правила – нет проблем. Попадаться на этом – ни в коем разе.
Вообще мужчина с хорошей женой – счастливейшее из созданий Божьих, а без оной – самое разнесчастное.
Я считаю, что место действия и текстура куда важнее, чтобы читатель действительно ощутил себя внутри книги, чем любые описания внешности участников.
Я люблю делать десять страниц в день, что составляет 2000 слов. Это 180 000 слов за три месяца, вполне приемлемый объем книги – такой, в которую читатель может с удовольствием погрузиться полностью, если вещь хорошо сделана и остается свежей.
Пассивного залога надо избегать.
Пробуйте любую чертовщину, хоть до тошноты нормальную, хоть до омерзения извращенную. Если она по делу – отлично. Если нет – выбросите ее. Даже если нравится, выбрасывайте. Хемингуэй однажды сказал: «Нужно убивать своих любимых», и он был прав.
В конце концов раковина творит жемчужины из соринки под мантией, а не на семинарах по созданию жемчуга с участием других раковин.
Я не понимаю, почему люди используют религию, чтобы причинять друг другу боль, когда в этом мире ее и так хватает, – подала голос миссис Шоплоу. – Религия призвана утешать.
Узнав, чего хочет человек, ты узнаешь человека
– В жизни так часто бывает, Элли. Идешь по тропинке – и все хорошо. Сойдешь с тропинки – и собьешься с пути, если не повезет. Заплутаешь в лесу, и кому-то придется тебя искать.
Еще Марк Твен сказал, что роман – это признание человека во всех преступлениях, которых он никогда не совершал.
Не будете возражать, если я задам вам вопрос? – Нет. При условии, что вы не обидитесь, если я на него не отвечу.
И истина эта заключается в том, что монстры и призраки действительно существуют. Они обитают внутри нас, и порой именно они одерживают верх.
И все-таки если хочешь быть писателем, то не самый худший вариант – ободрать шнур телевизора, намотать его на стальной костыль и ткнуть вилку в розетку – посмотреть, что и где вылетит. Это так, к слову.
Очень часто хорошо писать – это значит избавиться от страхов и неестественности.
Щенки – это лучшее, что создал Бог для поддержания нашей физической формы.
Вид абзацев почти так же важен, как их содержание; они – карта предназначений книги.
Никогда, Энни, я не писал для тебя, равно как и для всех женщин, которые подписываются «Ваша самая большая поклонница». Как только ты приступаешь к книге, все остальные оказываются на другом конце галактики. Никогда я не писал для своих жен, для матери, для отца. Знаешь, почему авторы пишут, что посвящают книги своим близким? Потому что в конце концов масштабы собственного эгоизма начинают их пугать.
Для меня писательство всегда было делом интимным, сексуальным, как касание кожей кожи.
Луис рассмеялся, думая о том, как это забавно и даже слегка жутковато, что со временем жены учатся читать мысли своих мужей.
Он говорит, что не зря «жена» и «жизнь» начинаются с одной буквы.
Под броней сарказма зачастую прячется пастила, как-то сказала она мне. И я такая же.
Как сказала шлюха робкому моряку: «Не важно, милый, какой размер тебе дал Бог, важно, как ты им действуешь».
Если сегодня ты не способен никого любить, попытайся хотя бы никого не обидеть.
Я поступал глупо. Но глупость – одна из двух особенностей человеческой натуры, которые хорошо видны, когда оглядываешься назад. Вторая особенность – упущенные шансы.
Все же в этом ублюдском мире, во всей этой мышиной возне и суете, во всем этом навозе встречаются иногда поразительно красивые вещи, радующие человеческий глаз, и беда многих в том, что они об этом забыли.
Ты платишь за то, что получаешь, тебе принадлежит то, за что ты платишь… и рано или поздно то, что тебе принадлежит, возвращается к тебе.
Самые интересные ситуации обычно формулируются в виде вопроса «что, если».
К самому сердцу этой книги я приближаюсь с двумя тезисами, и оба просты. Первый заключается в том, что хорошее письмо состоит из овладения основами (словарь, грамматика, элементы стиля) и наполнения третьего уровня ящика нужными инструментами. Второй утверждает, что хотя нельзя из плохого писателя сделать грамотного, а из хорошего писателя великого, все же тяжелая работа, усердие и своевременная помощь могут сделать из грамотного писателя – хорошего.
– Как говорила моя бабушка, если у тебя нет головы на плечах, надо раздвигать задницу пошире.
Я должен принимать как данность то, что не могу контролировать. Я должен обращать мои беды в преимущества.
Несколько раз мы вплотную подходили к «этому», но не более того. В какой-то момент она давала задний ход, а я особенно на нее не давил. Проявлял галантность, Бог свидетель. Потом частенько спрашивал себя, что бы изменилось (к лучшему или худшему), если бы я пер напролом. Теперь-то я точно знаю: галантные молодые люди зачастую остаются без сладкого. Вышейте это крестиком, вставьте в рамочку и повесьте на кухне.
– Почему ты все время оглядываешься? – полюбопытствовал очередной таможенник. – Мне время от времени нужно противоядие. – От чего? – От твоей рожи.
Некоторые птицы не предназначены для того, чтобы держать их в клетке. Их оперение блистает сказочными красками, песни их дики и сладкозвучны. Лучше дать им свободу, иначе однажды, когда вы откроете клетку, чтобы покормить птицу, она просто выпорхнет. И какая-то часть вашего существа будет знать, что все происходит так, как и должно, и радоваться. Но дом ваш опустеет без этого чудного создания, жизнь станет более скучной и серой.
Жизнь слишком сладка, чтобы отдавать ее без борьбы, или вы так не думаете?
Будь проще – и к тебе потянутся.
Бен Хэнском не ощущал себя одиноким, потому не знал ничего, кроме одиночества.
Короче, она ему нравилась, потому что была славным парнем.
Слово – всего лишь представление значения, и даже в лучшем случае оно полностью значения передать не может. А если так, то за каким чертом делать еще хуже, выбирая слово, состоящее лишь в дальнем родстве с тем, которое на самом деле хочется сказать?
Для мудрого достаточно и слова.
Никогда не лги, если можешь сказать правду. Правда – не всегда самый безопасный путь, но очень часто.
Теперь ему следовало стать самим собой, а давалось это с трудом – с каждым годом все труднее. Проще быть смелым, когда ты кто-то еще.
Когда романтик пытается сделать доброе дело и у него это не получается, его награждают медалью. Когда же практичный человек добивается успеха, ему желают смерти.
Телевизор – дело хорошее, я ничего против него не имею, просто мне не нравится, как он уводит человека от реального мира, приковывая его к светящемуся прямоугольнику экрана. В этом смысле радио куда лучше.
Прелесть хорошей истории в том, что она лишена ограничений и подвижна; хорошая история воспринимается каждым читателем по-своему.
Возраст – всего лишь число, сын мой.
Мэри Карр представляет свое детство почти целостной панорамой. Мое же – туманный ландшафт, из которого кое-где торчат отдельными деревьями воспоминания… и вид у них такой, будто они тебя хотят схватить и, быть может, сожрать.
Подростки, конечно, существа эмоционально нежные и в высшей степени ранимые, однако с сочувствием у них не очень. Это приходит позже, если вообще приходит.
Мой собственный график очерчен достаточно четко. Утро принадлежит новому сочинению, которое в работе. Время после обеда – сну и письмам. Вечер – чтению, семье, играм «Ред сокс» по телевизору и редактированию, которое просто не может ждать. В основном утро – мое главное время для письма.
Тупее курицы-наседки может быть только нью-йоркский демократ.
Ведь когда вы пишете, то хотите уйти от мира? Конечно же. Когда вы пишете, то создаете свой мир.
По-моему, интрига – это последнее прибежище хорошего писателя и первое прибежище плохого. Получившаяся вещь вполне может выйти искусственной и вымученной.
Я больше полагаюсь на интуицию, и могу это делать, поскольку в основе моих книг лежит не событие, а ситуация. Одни книги порождены простыми идеями, другие – посложнее, но почти все они начинаются с простотой магазинной витрины или восковой панорамы. Я ставлю группу персонажей (или пару их, или даже одного) в трудную ситуацию и смотрю, как они будут выпутываться. Моя работа – не помогать им выпутываться или вести их на ниточках в безопасное место – такая работа требует грохота отбойного молотка сюжета, – а смотреть и записывать, что будет происходить.
С этих повторных проколов барабанной перепонки, с моих шести лет, одним из самых незыблемых моих принципов стало вот что: надул меня раз – пусть тебе будет стыдно. Надул меня второй раз – пусть стыдно будет мне. Надул меня третий раз – стыд нам обоим.
Вы же детьми тогда были, – сказал Томми, – а дети, как известно, не ведают, что творят. Дети даже не осознают, что причиняют кому-то боль. У них нет сострадания. Понимаешь?
– А каков настоящий Дерри, Дон? – спросил Ривз. – Больше всего похож на мертвую шлюху с червяками, выползающими из манды.
Грамматика – это не докучный геморрой, это шест, за который можно схватиться, чтобы помочь мыслям подняться на ноги и идти дальше.
В описательной прозе абзацы могут (и должны) быть четкими и утилитарными. В идеале описательная проза состоит из предложения, задающего тему, и следующих, разъясняющих или усиливающих первое.
Спираль – древнейший на свете знак власти, древнейший символ извилистого моста, который, возможно, соединяет наш мир и Бездну.
Не ждите прихода муза. Как я уже говорил, это тупоголовый мужик, не поддающийся творческому трепету. У него не стучащие столы мира спиритов, а обычная работа, как прокладка труб или перегонка тяжелых грузовиков. Ваша работа – довести до его сведения, что вы находитесь там-то и там-то с девяти до полудня или с семи до трех. Если он это будет знать, уверяю вас, он рано или поздно появится, жуя сигару и совершая волшебство.
Когда тебе по-настоящему страшно, память нередко подводит.
Тебе может казаться, что ты хорошо знаешь партнера, но время от времени он все равно будет преподносить тебе сюрпризы. А иногда (слава Богу, нечасто) ты будешь попадать в самую настоящую полосу отчуждения, как авиалайнер – в полосу турбулентности. Партнер будет открываться с неожиданной стороны, о которой ты даже не подозревал, и его поведение покажется настолько странным (во всяком случае, тебе), что ты начнешь всерьез опасаться за его психику. И если ты ценишь ваш брак и свое собственное душевное спокойствие, то будешь действовать осторожно, постоянно напоминая себе о том, что из-за подобных открытий злятся лишь дураки, искренне верящие, будто один человек способен по-настоящему понять другого.
Повтори свое имя двести раз и поймешь, что нет у тебя никакого имени.
Кое-что в этой жизни не меняется никогда.
Жизнь – один сплошной тест, только выбирать надо не из четырех-пяти вариантов, а из десятков и дюжин. Включая всякий бред вроде .
Еще одно глупое и неуместное сравнение, но может ли человек контролировать свои мысли? Не больше, чем он контролирует сны.
Не мни себя главным героем – ты являешься им лишь в собственной голове.
Человеческий мозг ограничен – это всего-навсего сгусток губчатой ткани внутри костяной коробки, – но разум не ограничен ничем. Его емкость колоссальна, его фантазия поистине беспредельна. Я думаю, что, когда человек умирает, рушится целый мир. Мир, который он знал и в который верил. Ты только представь: миллиарды людей на Земле, и каждый носит в себе целый мир. Миллиарды миров, созданных человеческим разумом.
Интернет – как сломанный водопровод, только из труб бьет не вода, а информация.
В кошмарах мы можем думать о самом худшем. Наверное, для этого они и служат.
И запомните: Писатель бросает веревку, а не Веревка бросается писателем. Ради Бога, прошу вас!
– Возможно, – повторил Роланд. – Мой старый учитель говорил, что это единственное слово из тысячи букв.
Злость – не такое уж хорошее чувство, но все лучше, чем шок, лучше, чем безотчетный страх.
Рот может причинить человеку гораздо больше неприятностей, чем его краник.
Благословенье не придет, Пока ребенок не поймет, Что надо быть как все.
Коли сияет, так сиять и будет.
Всегда помни, Коджак, что именно самоконтроль отличает существо высшего порядка от низшего. Самоконтроль!
Лучше пороть самому, чем быть выпоротым.
Девятнадцать – эгоистичный возраст, когда человек думает лишь о себе, и ничто другое его не волнует.
Иногда приходится быть высокомерной стервой, чтоб выжить, – говорит она. – Иногда женщина только тем и держится, что она стерва.
Иногда мир, в котором мы живем, действительно странное место.
Чтение за едой считается невежливым в воспитанном обществе, но если вы хотите преуспеть как писатель, вежливость в списке ваших приоритетов пойдет во втором десятке. А на последнем месте – воспитанное общество и все его предпочтения. Если хотите писать настолько вдумчиво, насколько можете, ваши дни в воспитанном обществе можно будет пересчитать по пальцам.
Иногда люди делают что-то, что кажется правильным. В смысле, сердце подсказывает, что так надо. А потом, когда дело сделано, им вдруг начинает казаться, что что-то не так, и они сомневаются, задаются вопросами… ну как будто у них несварение, но не в желудке, а в голове… и они думают, что совершили ошибку.
Я не хочу, чтобы Черч умирал! Это мой кот! Мой, а не Бога! Пусть Бог заведет своего кота! Пусть заведет себе сколько угодно котов и всех их убивает! А Черч мой!
Мы все поступаем, как можем, и стремимся к лучшему… а если не выходит, довольствуемся тем, что имеем. Ничто на свете не исчезает навечно, Сара. Не существует такого, чего нельзя обрести вновь.
Деньги не излечивают печаль, размышлял Алек, но дают человеку возможность печалиться с относительным комфортом.
Я считаю, что место действия и текстура куда важнее, чтобы читатель действительно ощутил себя внутри книги, чем любые описания внешности участников. И я не думаю, что портрет должен быть кратчайшим путем к характеру. Так что избавьте меня, будьте добры, от героя с пронзительно-умными голубыми глазами и решительно выставленным подбородком, равно как и от надменно-высоких скул героини. Это все – плохая техника и ленивое письмо, аналог занудливых наречий.
Любовь не приживается там, где есть только страх, точно так же, как растения редко приживаются там, где всегда темно.
Земля в человеческом сердце, она еще тверже, Луис, – прошептал умирающий. – Человек растит что может и заботится о посевах.
Господь в своей безграничной мудрости проявляет значительно больше щедрости, когда речь идет о раздаче боли.
Нет ничего нового под солнцем. Точнее, внешние проявления меняются, но суть остается. Что было сделано раз, делалось и прежде… и прежде… и прежде.
Время от времени звуки прекращались. Время от времени прекращался он.
Абзац из одного предложения вообще больше напоминает разговор, чем письмо, и это хорошо. Писательство есть соблазнение. Приятный разговор – часть соблазнения. Если это не так, почему столько пар начинают ужином вечер, который кончается в постели?
Только в конце концов плохое случается с каждым из нас, не так ли?
Время ведь тоже пролив, знаете ли, как тот, который разделяет острова и материк, но пересечь его может только один паром – память, а она вроде корабля-призрака – если очень пожелать, чтоб он исчез, так он исчезнет.
Мы не знаем, на кого, когда и почему можем повлиять. Во всяком случае, до тех пор, пока будущее не пожрет настоящее. Узнаем, когда уже слишком поздно.
Самый главный, хлеб писательства – это словарь.
Мысль, что творчество и дрянь, меняющая сознание, ходят парами, – это один из величайших мифов поп-интеллигенции нашего времени.
Закрытая дверь – это способ сказать всему миру и самому себе, что шутки кончились; вы серьезно намерены писать и делать дело.
И вот тут-то возникает серьезный вопрос: о чем вы собираетесь писать? И не менее серьезный ответ: а о чем захотите. О чем угодно… лишь бы вы говорили правду.
Пишите что хотите, потом пропитайте это жизнью и сделайте уникальным, добавив ваше знание жизни, дружбы, любви, секса и работы. Особенно работы – люди любят читать о работе. Бог знает почему, но это так.
Неприятность, которая МОЖЕТ случиться, случается.
Впрочем, никто лучше медиков не умеет закрывать глаза на вопросы собственного здоровья.
Генри Торо говорил, что не мы владеем вещами; вещи владеют нами. Каждая новая вещь – будь то дом, или машина, или телевизор, или вот такой новомодный телефон – это дополнительный груз, который мы добровольно взваливаем себе на спину.
Ложь – скользкий склон: одна обычно ведет еще к двум.
Бог помогает тем, кто помогает себе сам.
Внешне клаустрофобия проявляется как неприязнь к людям, с которыми вас заперли. В крайних случаях могут возникнуть галлюцинации, насилие; такой пустяк, как подгоревший обед или спор, чья очередь мыть посуду, может окончиться убийством.
Цель беллетристики – не грамматическая правильность, а заманивание читателя и рассказывание ему истории… чтобы читатель забыл, если это возможно, что вообще читает вымысел.
Просто зажмурься – и все исчезнет.
Ключ к хорошему описанию – начать с того, чтобы ясно увидеть, а закончить тем, чтобы ясно описать, используя свежие образы и простой словарь. Свои первые уроки в этом отношении я получил от чтения Чандлера, Хэммета и Росса Макдональда; а еще больше уважения к силе сжатого описательного языка я получил от чтения Т. С. Эллиота (эти иззубренные когти, скребущие дно океана, эти кофейные ложки) и Уильяма Кэрола Уильямса (белые цыплята, красная тачка, перья в ящике со льдом, такие сладкие и такие холодные).
Даже поговорка такая есть: и сломанные часы дважды в сутки показывают точное время.
Если достаточное количество людей хочет, чтобы ты что-то вспомнил, то вспомнишь, это очень вероятно.
Если достаточное количество людей хочет, чтобы ты что-то вспомнил, то вспомнишь, это очень вероятно.
Время – это замочная скважина, думал Тим, глядя на звезды. Да, наверное, так и есть. Иногда мы нагибаемся и заглядываем в эту скважину. И ветер, который мы чувствуем у себя на лице – ветер, дующий сквозь замочную скважину, – это дыхание живой вселенной.
Значит, мы читаем вещи посредственные и откровенно гнилые, чтобы узнать подобное, когда оно начинает закрадываться в нашу работу, и шарахнуться от него подальше. И еще мы читаем, чтобы сопоставить себя с хорошим и великим, почувствовать в полной мере, что и как может быть сделано. И еще мы читаем для знакомства с различными стилями.
Диалог – это искусство, которое лучше всего дается людям, кто получает удовольствие, говоря с людьми и слушая их – особенно слушая, воспринимая акценты, ритмы, диалекты и сленги различных групп.
Всякий выбор сводится к одному простому вопросу: быть или не быть, жить или существовать.
Никто из нас не жаловался – бесполезно. Планета вращается, знаете ли. Можно вращаться вместе с ней, а можно зацепиться за что-то и протестовать, но тогда тебя свалит с ног.
И если ты ценишь ваш брак и свое собственное душевное спокойствие, то будешь действовать осторожно, постоянно напоминая себе о том, что из-за подобных открытий злятся лишь дураки, искренне верящие, будто один человек способен по-настоящему понять другого.
Я люблю делать десять страниц в день, что составляет 2000 слов. Это 180 000 слов за три месяца, вполне приемлемый объем книги – такой, в которую читатель может с удовольствием погрузиться полностью, если вещь хорошо сделана и остается свежей. В какой-то день десять страниц выходят легко, в полдвенадцатого я уже встаю из-за стола и занимаюсь мелочами, живой и веселый, как крыса на колбасном складе. Иногда же, когда слова идут туго, засиживаюсь до чая. Любой вариант меня устраивает, но лишь в исключительных обстоятельствах я позволяю себе прекратить работу, не сделав свои две тысячи слов.
Покупателей книг в массе не привлекают литературные достоинства романа, им нужна хорошая книга, чтобы взять с собой в самолет, что-то такое, что сначала захватит, потом затянет и заставит переворачивать страницы до конца. Это, по-моему, случается тогда, когда читатель узнает людей из книги, их манеру поведения, их окружение и их речь. Когда читатель слышит сильное эхо собственной жизни и собственных убеждений, он скорее готов погрузиться в повествование. Я утверждаю, что невозможно установить такую связь обдуманно, оценивая рынок, как букмекер на ипподроме.
Пассивного залога надо избегать. Это не только я говорю; то же самое вы найдете в «Элементах стиля».
Страшно, знаете ли, наблюдать, как человек, всегда державший себя в руках, полностью теряет контроль над собой.
Помни, что надежда – хорошая вещь, возможно, даже лучшая из всех. Она не умирает.
Я повторю еще раз: нельзя подходить к чистой странице равнодушно.
И все-таки если хочешь быть писателем, то не самый худший вариант – ободрать шнур телевизора, намотать его на стальной костыль и ткнуть вилку в розетку – посмотреть, что и где вылетит.
Скупое описание оставляет у читателя чувство смущения и близорукости, слишком подробное описание хоронит его под лавиной подробностей и образов – фокус в том, чтобы найти золотую середину. Важно еще знать, что описывать, а что оставить в стороне, пока вы делаете свою главную работу – рассказываете историю.
Если быть ребенком – значит учиться жить, то становиться взрослым – значит учиться умирать.
Во многом Эйла-Бейла подготовила меня к литературной критике. Когда двухсотфунтовая нянька пукнет тебе в лицо с криком «Вау!», «Виллидж Войс» мало чем тебя может напугать.
