Виноваты звезды — книга, которая сотрясает наши эмоции и заставляет задуматься о ценности каждого мгновения жизни. Герои этой истории, Хейзел и Гас, сталкиваются с тяжелыми испытаниями судьбы, но несмотря на это, они находят силы любить, смеяться и бороться. Лучшие цитаты из этой книги словно ласкают душу и наполняют ее нежностью и мудростью. Виноваты звезды — это история о любви, смелости и силе духа, которая оставит незабываемый след в сердцах каждого читателя. Лучшие цитаты из книги Виноваты звезды собраны в данной подборке.
Горе нас не меняет, Хейзел, оно раскрывает нашу суть.
Граната, – повторила я. – Я хочу держаться подальше от людей, читать книги, думать, быть с вами двоими, потому что не задеть вас у меня никак не получится; вы слишком много в меня вложили, так что, пожалуйста, позвольте мне поступать, как я хочу, ладно? Я не в депрессии. Мне уже не надо из нее выкарабкиваться. Я не могу быть нормальным подростком, потому что я граната.
Попытки спасти меня от тебя обречены на провал
Мир создавался не для людей, это люди созданы для мира.
Следы, которые оставляют люди, часто оказываются шрамами.
Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе? – спросил он.
Одним из чуть менее дерьмовых законов жанра детской онкологии считается конвенция Последнего хорошего дня, когда жертва нежданно-негаданно получает несколько сносных часов, будто неизбежный распад достиг плато, и боль ненадолго становится терпимой. Проблема в том, что не существует способа выяснить наверняка, просто нормальный у тебя день или это твой Последний хороший день. На первый взгляд они неотличимы.
Следы, которые оставляют люди, часто оказываются шрамами.
У каждого должна быть настоящая любовь, которая длится минимум до конца жизни!
«Пойдем по улицам полупустым / мимо бормочущих притонов, где номера сдаются на ночь / бессонную, и мимо кабаков, где пол усеян / опилками и раковинами устриц. / Томительным спором тянутся улицы, / ведя тебя с тайным намереньем / к вопросу последнему, главному, вечному… / Не спрашивай какому, лишь иди».
В целом я выгляжу как человек нормального сложения с воздушным шаром вместо головы.
– Это не твоя вина, Хейзел Грейс. Все мы лишь побочные эффекты, верно? – «Колония морских рачков на грузовом судне сознания», – процитировала я «Царский недуг».
– Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе? – спросил он. – Наверное, – ответила я. – Попытки спасти меня от тебя обречены на провал, – предупредил он.
Пока он читал, я влюбилась – так, как мы обычно засыпаем: медленно, а потом вдруг сразу
«Восходящее солнце слишком ярко для ее угасающих глаз»
Я на поезде американских горок, который едет только вверх, друг мой.
Голос у него оказался низкий, прокуренный и потрясающе сексуальный.
Восходящее солнце слишком ярко для ее угасающих глаз
– Попытки спасти меня от тебя обречены на провал, – предупредил он.
«Привет. Ладно, я не знаю, понимаешь ты или нет, но я не могу тебя целовать. Не то чтобы у тебя это желание на лице написано, но я просто не могу. Когда я пытаюсь представить тебя в этом смысле, мне сразу кажется, что это надо прекращать. Может, тебе это покажется лишенным смысла. В любом случае извини».
В целом я выгляжу как человек нормального сложения с воздушным шаром вместо головы.
«Айзека прооперировали. Операция прошла хорошо. Теперь он официально БПР». БПР означает «без признаков рака». Второе сообщение пришло через несколько секунд: «Я имел в виду, теперь он слепой. Так что все плохо».
Группа поддержки отличалась постоянной сменой состава участников, пребывавших в разных стадиях депрессии по поводу своей онкологии. Почему состав менялся? А это побочный эффект умирания.
Писанина не воскрешает, она хоронит.
Вам, сэр, я глубоко признателен за добрые слова о «Царском недуге» и любезное уведомление, что эта книга, цитирую дословно, «значила» для Вас «хренову тучу».
Через несколько минут от него пришло сообщение: «Ладно». Я написала: «Ладно». Он ответил: «О Боже, перестань со мной флиртовать!» Я набрала: «Ладно».
– Я не знаю, во что я верю, Хейзел. По-моему, быть взрослым означает знать, во что веришь, но это не мой случай.
Казалось, сто лет прошло. Все было мимолетным и в то же время бесконечным. Некоторые бесконечности больше других бесконечностей.
– Они не убивают, если их не зажигать, – сказал Огастус
– Я люблю тебя. В настоящем времени, – прошептала я и положила руку ему на грудь. – Ладно, Гас. Ладно. Слышишь меня? Ладно. – У меня не было и нет уверенности, что он меня слышал. Я наклонилась и поцеловала его в щеку. – Ладно, – сказала я. – Ладно.
– Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе? – спросил он. – Наверное, – ответила я. – Попытки спасти меня от тебя обречены на провал, – предупредил он.
– Жить сегодня, как в лучший в жизни день!
Прошу Вас быть свидетелем – когда мы говорим о литературе, мы делаем это в настоящем времени. Когда мы говорим о мертвых, мы уже не столь любезны
Мы стареем медленнее, когда движемся, чем когда стоим. Сейчас, например, время течет для нас медленнее, чем для тех, кто на земле.
На каждого живого приходится по четырнадцать мертвых
Все было мимолетным и в то же время бесконечным.
– Но это же труба! – Нет, не труба, – заметила я. – Это изображение трубы. Понимаешь? Любые изображения вещей имманентно абстрактны. Это очень тонко.
В этом мире мы не выбираем, будет нам больно или нет, старик, но вы умеете сказать пару слов тому, кто делает нам больно.
Меня волновало одно: когда умру я, обо мне нечего будет сказать, кроме героической борьбы, будто все, что я сделала в жизни, – это заболела раком.
И в трубке стало тихо, хотя он и не нажал отбой. Мне даже показалось, что он здесь, в моей комнате. Даже еще лучше: будто я не в моей комнате, а он не в своей, и мы где-то в другом месте, призрачном и эфемерном, которое можно посетить только по телефону.
Единственным выходом было пытаться развалить мир, сделать все черным, безмолвным и необитаемым, вернуться во времена до Большого Взрыва, в начало, когда было Слово, и жить в пустоте несозданного пространства наедине со Словом.
Нет, не труба, – заметила я. – Это изображение трубы. Понимаешь? Любые изображения вещей имманентно абстрактны. Это очень тонко.
Амстердам городом грехов, но на самом деле это город свободы. А в свободе большинство видит грех.
Не в звездах, нет, а в нас самих ищи / Причину, что ничтожны мы и слабы
Она сказала: «Теперь меня никто не назовет мамой!» Это задело меня за живое.
Руку я выдернула, но обернулась. – Они не убивают, если их не зажигать, – сказал Огастус, когда мать затормозила у обочины. – А я в жизни ни одной не зажигал. Это метафора, вот смотри: ты держишь в зубах смертельно опасную дрянь, но не даешь ей возможности выполнить свое смертоносное предназначение. – Метафора? – засомневалась я. Мать ждала, не выключая двигатель. – Метафора, – подтвердил Огастус. – Ты выбираешь линию поведения на основании метафорического резонанса? – предположила я. – О да, – улыбнулся он широко, искренне и настояще. – Я очень верю в метафоры, Хейзел Грейс.
– Холодная, – сказал он, прижав палец к моему бледному запястью. – Это от недостаточной оксигенации, – решила сумничать я. – Обожаю, когда ты говоришь со мной на медицинском языке. – Огастус встал и потянул меня за собой, он не отпускал руку, пока мы не подошли к лестнице.
Ты так стараешься быть собой, что даже не догадываешься, насколько ты уникальна
А я бы не возражал, Хейзел Грейс. Большая честь ходить с сердцем, разбитым тобой.
Настоящая любовь рождается в трудные времена
Не в звездах, нет, а в нас самих ищи / Причину, что ничтожны мы и слабы
Боже, дай мне душевное равновесие принять то, что я не могу изменить, смелость изменить то, что в моих силах, и мудрость, чтобы отличить одно от другого.
(не по теме, но время действительно худшая из шлюх: кидает каждого)
По-моему, быть взрослым означает знать, во что веришь, но это не мой случай.
Мир живет своей жизнью, даже если я участвую в этом вполсилы.
Любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах. Я знаю, что Солнце поглотит единственную Землю, какую мы знали, и я влюблен в тебя.
– Я как… как… я, как граната, мама! Я граната, в какой-то момент я взорвусь, поэтому хочу заранее минимизировать случайные жертвы, понятно?
«Боже, дай мне душевное равновесие принять то, что я не могу изменить, смелость изменить то, что в моих силах, и мудрость, чтобы отличить одно от другого»
Чувства должны пировать, пока есть голод
– Боль хочет, чтобы ее чувствовали.
Одинокие качели с легкими педофилическими наклонностями ищут детские попки
Боль хочет, чтобы ее чувствовали
Я с трудом выдерживала взгляд его глаз, хотя они были настолько хороши, что в них трудно было невозмутимо смотреть.
– «Боль хочет, чтобы ее чувствовали», – процитировал он «Царский недуг».
Амстердам как годовые кольца у дерева: чем ближе к центру, тем он старше.
Не подумайте, что я Вам не доверяю, но я Вам не доверяю
У нас столько же возможности навредить Вселенной, как и помочь ей, причем маловероятно, чтобы нам удалось первое или второе.
Настоящие герои – это не те, кто действует; настоящие герои – это те, кто все замечает
«Боль как ткань: чем она сильнее, тем больше ценится».
Похороны, решила я, все-таки для живых.
Пожилая женщина, читавшая лекцию, умудрилась полтора часа говорить о Сильвии Плат, не процитировав ни строчки из Сильвии Плат.
Вселенная хочет, чтобы ее замечали. Но ведь мы-то хотим, чтобы сама Вселенная нас замечала и чтобы ей было не плевать на то, что с нами происходит, – не с коллективной идеей разумной жизни, а с каждым отдельным индивидуумом.
Они не убивают, если их не зажигать, – сказал Огастус, когда мать затормозила у обочины. – А я в жизни ни одной не зажигал. Это метафора, вот смотри: ты держишь в зубах смертельно опасную дрянь, но не даешь ей возможности выполнить свое смертоносное предназначение.
– Конечно. Но слово все равно держат. В этом заключается любовь. Любовь значит выполнять обещанное в любом случае. Или ты не веришь в настоящую любовь?
Одним из симптомов депрессии является потеря интереса к различным занятиям.
– Боже мой, – сказал Огастус. – Поверить не могу, что влюбился в девчонку с такими стандартными мечтами!
Я влюблен в тебя, я знаю, что любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах. Я знаю, что Солнце поглотит единственную Землю, какую мы знали, и я влюблен в тебя.
«Боль хочет, чтобы ее чувствовали»
– Ладно, – сказал он спустя целую вечность. – Может, «ладно» станет нашим «всегда». – Ладно, – отозвалась я.
– Я буду бороться. Я буду бороться ради тебя. Ты за меня не волнуйся, Хейзел Грейс. Со мной все нормально. Я найду способ болтаться рядом и еще долго капать тебе на мозги.
Голландский – это не язык, это заболевание горла!
Стояние в очереди – одна из форм угнетения.
Депрессия – побочный эффект умирания (рак тоже побочный эффект умирания. Да и вообще в эту категорию можно отнести практически все).
Иногда прочтешь книгу, и она наполняет тебя почти евангелическим пылом, так что ты проникаешься убеждением – рухнувший мир никогда не восстановится, пока все человечество ее не прочитает.
– Ладно, – сказал он спустя целую вечность. – Может, «ладно» станет нашим «всегда». – Ладно, – отозвалась я. И тогда Огастус наконец повесил трубку.
Умирать вообще паршивое занятие.
Вселенная хочет, чтобы ее замечали
Я купил им минуту. Может, эта минута купит им час, а час купит им год. Никто не даст им вечную жизнь, Хейзел Грейс, но ценой моей жизни теперь у них есть минута, а это уже кое-что.
«Настоящая любовь рождается в трудные времена»
Да, сэр, ногу я отрезал не из чистого удовольствия, хотя это неплохой способ потери веса. Ноги, они тяжелые!
Не в звездах, нет, а в нас самих ищи / Причину, что ничтожны мы и слабы
Старайся прожить сегодняшний день как лучший в жизни.
Но слово все равно держат. В этом заключается любовь. Любовь значит выполнять обещанное в любом случае.
Время действительно худшая из шлюх: кидает каждого).
«Скорее идите сюда, я пробую вкус звезд!»
Понятно, почему я напряглась, когда он меня коснулся. Быть с ним означает причинять ему боль – это неизбежно. Я это почувствовала, когда он потянулся ко мне. Мне казалось, будто я совершаю по отношению к нему акт насилия, потому что так оно и было.
Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе?
Любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах.
– Восходящее солнце слишком ярко в ее угасавших глазах, – процитировал он строчку из «Царского недуга».
Некоторые бесконечности больше других бесконечностей
Может, «ладно» станет нашим «всегда».
Потерять человека, с которым тебя связывают воспоминания, все равно что потерять память, будто все, что мы делали, стало менее реальным и важным, чем несколько часов назад.
Люди говорят о мужестве раковых больных, и я не отрицаю это мужество. Меня и кололи, и резали, и травили годами, а я все ковыляю. Но не впадайте в заблуждение: в тот момент я была бы искренне рада умереть.
«Боль как ткань: чем она сильнее, тем больше ценится»
– Мне так захотелось. Я люблю смотреть, как ты спишь. – Сказал Эдвард Каллен, – добавила я. Мама засмеялась, но мне все равно было неловко. – Я хочу, чтобы ты развлеклась, веселилась, понимаешь?
Время действительно худшая из шлюх: кидает каждого
Писанина не воскрешает, она хоронит
Но время действительно худшая из шлюх: кидает каждого).
– Он не был совершенством. Он не был идеальным. Он не был сказочным принцем. Временами старался походить на принца, но мне он больше нравился, когда с него слетала эта шелуха.
Любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах
Хороших друзей трудно сыскать и невозможно забыть
Папа всегда говорил, что о людях можно судить по тому, как они обращаются с секретарями и официантами.
Пока он читал, я влюбилась – так, как мы обычно засыпаем: медленно, а потом вдруг сразу.
Питер ван Хутен единственный а) понимал, что значит умирать, и б) еще не умер.
Поверхностные аргументы не дают душевного успокоения
Люди всегда привыкают к красоте.
– Они не убивают, если их не зажигать, – сказал Огастус, когда мать затормозила у обочины. – А я в жизни ни одной не зажигал. Это метафора, вот смотри: ты держишь в зубах смертельно опасную дрянь, но не даешь ей возможности выполнить свое смертоносное предназначение.
– У тебя нет моего телефона, – напомнил он. – Подозреваю, ты написал его на титульном листе. Огастус расплылся в дурацкой улыбке: – А еще говоришь, мы плохо знаем друг друга!
Все было мимолетным и в то же время бесконечным. Некоторые бесконечности больше других бесконечностей.
Раковые бонусы – это поблажки или подарки, которые детям с онкологией достаются, а здоровым нет: баскетбольные мячи с автографами чемпионов, свободная сдача домашних заданий (без снижения за опоздание), незаслуженные водительские права и тому подобное.
Существуют произведения вроде «Царского недуга», о которых не хочется говорить вслух: это книги настолько особые, редкие и твои, что объявить о своих предпочтениях кажется предательством.
Это книги настолько особые, редкие и твои, что объявить о своих предпочтениях кажется предательством.
– Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе? – спросил он.
– Знаешь, во что я верю? Помню, в колледже я изучал математику у очень хорошего преподавателя, миниатюрной старушки. Она говорила о быстрых преобразованиях Фурье, но вдруг остановилась на полуслове и заметила: «Иногда мне кажется, Вселенная хочет, чтобы ее заметили». Вот во что я верю. Я верю, что Вселенная хочет, чтобы ее заметили. Я считаю, что Вселенная скорее имеет сознание, чем нет, что она особо выделяет интеллектуалов, потому что Вселенной нравится, когда замечают ее элегантность. И кто я, живущий в гуще истории, такой, чтобы утверждать, что Вселенная – или мое восприятие Вселенной – недолговечны?
Ностальгия – побочный эффект умирания
Чертовски трудно сохранять достоинство, когда восходящее солнце слишком ярко в твоих угасающих глазах
– Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе?
Человеческую суть можно определить как возможность дивиться величию творения.
Потерять человека, с которым тебя связывают воспоминания, все равно что потерять память, будто все, что мы делали, стало менее реальным и важным, чем несколько часов назад.
Я посмотрела на Огастуса Уотерса, глаза которого были такой синевы, что сквозь нее, казалось, можно что-то видеть.
Всякое спасение временно, – парировал Огастус. – Я купил им минуту. Может, эта минута купит им час, а час купит им год. Никто не даст им вечную жизнь, Хейзел Грейс, но ценой моей жизни теперь у них есть минута, а это уже кое-что.
В тот момент я была бы искренне рада умереть.
Кто столь тверд, чтобы устоять перед соблазном?
– А я бы не возражал, Хейзел Грейс. Большая честь ходить с сердцем, разбитым тобой.
Я на американских горках, и мой поезд едет только вверх
Я спохватилась, что бездумно разглядываю ободрение над телевизором, изображающее ангела с подписью «Без боли как бы познали мы радость?» (Глупость и отсутствие глубины этого избитого аргумента из области «Подумай о страданиях» разобрали по косточкам много веков назад; я ограничусь напоминанием, что существование брокколи никоим образом не влияет на вкус шоколада.)
«Боль хочет, чтобы ее чувствовали»
В этом мире мы не выбираем, будет нам больно или нет
«Иногда мне кажется, Вселенная хочет, чтобы ее заметили».
Гас раз и навсегда разжалован из мыслящего в мысль.
Но я верю в настоящую любовь, понимаешь? Люди теряют глаза, заболевают черт-те чем, но у каждого должна быть настоящая любовь, которая длится минимум до конца жизни!
Все мы хотим, чтобы нас помнили.
Мир, – напомнил Огастус, – не фабрика по исполнению желаний.
Что еще? Она такая красивая. На нее невозможно наглядеться. Не нужно волноваться, что она умнее меня: я и так знаю, что умнее. Она забавная и никогда не бывает злой. Я люблю ее. Мне так повезло, что я люблю ее, ван Хутен. В этом мире мы не выбираем, будет нам больно или нет, старик, но вы умеете сказать пару слов тому, кто делает нам больно. Я своим выбором доволен. Надеюсь, она тоже. Правильно надеешься, Огастус. Так и есть.
Масса друзей объявляется, когда друзья тебе больше не нужны.
– Так сильно любишь животных? – поинтересовался Гас. – Просто хочу минимизировать число смертей, за которые несу ответственность, – пояснила я.
Любовь значит выполнять обещанное в любом случае. Или ты не веришь в настоящую любовь?
Настоящая любовь рождается в трудные времена
Но у каждого должна быть настоящая любовь, которая длится минимум до конца жизни!
Вера в собственное бессмертие – еще один побочный эффект умирания.
Без боли как бы познали мы радость?
«Хороших друзей трудно сыскать и невозможно забыть»
Мне больше никогда не удалось почувствовать его запах.
Боже, дай мне душевное равновесие принять то, что я не могу изменить, смелость изменить то, что в моих силах, и мудрость, чтобы отличить одно от другого
– Мир, – напомнил Огастус, – не фабрика по исполнению желаний.
Настоящие герои – это не те, кто действует; настоящие герои – это те, кто все замечает.
– Ладно, – согласилась я. – Ладно, – откликнулся он. Я засмеялась и еще раз сказала: – Ладно.
В конце моей семнадцатой зимы мама решила, что у меня депрессия, потому что я редко выхожу из дома, много времени провожу в кровати, перечитывая одну и ту же книгу, мало ем и посвящаю избыток свободного времени мыслям о смерти.
Язык хоронит, но не воскрешает
– Возможно, скоро она станет самой молодой святой с немученической кончиной, канонизированной католической церковью. У нее был тот же рак, что у мистера Уотерса, остеосаркома. Ей отняли правую ногу. Боли были сильнейшими. Когда Антониетта Мео лежала, умирая в цветущем возрасте шести лет от этого мучительного рака, она сказала своему отцу: «Боль как ткань: чем она сильнее, тем больше ценится». Хейзел, это правда? Я не обернулась, но посмотрела на него в зеркало заднего вида. – Нет! – проорала я, перекрывая музыку. – Вранье собачье! – Но разве тебе не хочется, чтобы это было правдой! – крикнул он. Я выключила проигрыватель. – Прости, что я испортил вам поездку. Вы были слишком юными. Вы были… – Он оборвал фразу, будто у него было право плакать по Гасу. Ван Хутен не более чем очередной скорбящий, не знавший Гаса при жизни, еще одно запоздалое причитание на его стене в Интернете.
Не подумайте, что я Вам не доверяю, но я Вам не доверяю.
Мир создавался не для людей, это люди созданы для мира
Я лишилась удовольствия помнить, потому что не осталось того, на пару с кем можно помнить. Потерять человека, с которым тебя связывают воспоминания, все равно что потерять память, будто все, что мы делали, стало менее реальным и важным, чем несколько часов назад.
Все мы лишь побочные эффекты, верно?
– Я боюсь забвения, – тут же ответил он. – Как слепой из пословицы, который боялся темноты.
Боль хочет, чтобы ее чувствовали.
Жить сегодня, как в лучший в жизни день!
Влюблен, – повторил он, глядя на меня, и я заметила морщинки в уголках его глаз. – Я влюблен в тебя, а у меня не в обычае лишать себя простой радости говорить правду. Я влюблен в тебя, я знаю, что любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах. Я знаю, что Солнце поглотит единственную Землю, какую мы знали, и я влюблен в тебя.
Некоторые бесконечности больше других бесконечностей.
– Но я верю в настоящую любовь, понимаешь? Люди теряют глаза, заболевают черт-те чем, но у каждого должна быть настоящая любовь, которая длится минимум до конца жизни!
Все, что мы сделали, построили, написали, придумали и открыли, будет забыто.
– О Боже, ты самый лучший человек на свете, – восхитилась я. – Ты небось говоришь это всем парням, которые финансируют тебе заграничные поездки, – ответил он.
– О Боже, ты самый лучший человек на свете, – восхитилась я. – Ты небось говоришь это всем парням, которые финансируют тебе заграничные поездки, – ответил он.
Мы стареем медленнее, когда движемся, чем когда стоим.
Кто столь тверд, чтобы устоять перед соблазном?
Ты так стараешься быть собой, что даже не догадываешься, насколько ты уникальна.
Настоящие герои – это не те, кто действует; настоящие герои – это те, кто все замечает. Тип, придумавший прививку от оспы, на самом деле ничего не изобретал. Он просто заметил, что люди, перенесшие коровью оспу, не болеют настоящей.
Без боли как бы познали мы радость
Волнение – еще один побочный эффект умирания
И все же я волновалась. Мне нравилось быть человеком. Я за это держалась. Волнение – еще один побочный эффект умирания.
Я бываю слеп, как крот, к чувствам окружающих.
– Я на американских горках, и мой поезд едет только вверх, – сказал он.
Иногда прочтешь книгу, и она наполняет тебя почти евангелическим пылом, так что ты проникаешься убеждением – рухнувший мир никогда не восстановится, пока все человечество ее не прочитает.
Мы живем во вселенной, где все подчинено созданию и искоренению сознания. Огастус Уотерс умер не после продолжительной борьбы с раком. Он умер после продолжительной борьбы с человеческим сознанием, пав жертвой – как, возможно, однажды падешь и ты – привычки вселенной собирать и разбирать все, что можно.
Окончательной и невыносимой трагедией для меня стало то, что, как все бесчисленные мертвые, Гас раз и навсегда разжалован из мыслящего в мысль.
Боль хочет, чтобы ее чувствовали
«Восходящее солнце слишком ярко для ее угасающих глаз»
Восходящее солнце слишком ярко для ее угасающих глаз
Я отношусь к алкоголю, как Черчилль: могу отпускать шутки, править Англией, делать все, что душе угодно, но вот не пить не могу.
В смерти нет чести, если умираешь ОТ чего-то.
А я-то думал, что мир – это фабрика по исполнению желаний!
– Восходящее солнце слишком ярко в ее угасавших глазах
Восходящее солнце слишком ярко в ее угасавших глазах
Иногда мне кажется, Вселенная хочет, чтобы ее заметили
Фокус в том, чтобы вызвать восхищение и любовь у незнакомцев.
Без боли как бы познали мы радость?»…
Вселенная хочет, чтобы ее заметили.
Огастус подошел к нему и поглядел сверху вниз. – Полегчало? – поинтересовался он. – Нет, – буркнул Айзек, тяжело дыша. – В том-то и дело, – сказал Огастус и взглянул на меня. – Боль хочет, чтобы ее чувствовали.
– Ладно, – сказал он спустя целую вечность. – Может, «ладно» станет нашим «всегда».
«Восходящее солнце слишком ярко для ее угасающих глаз».
Но время действительно худшая из шлюх: кидает каждого
Боль хочет, чтобы ее чувствовали
– Мир, – напомнил Огастус, – не фабрика по исполнению желаний.
– Я никогда так с тобой не поступлю, – пообещала я ему. – А я бы не возражал, Хейзел Грейс. Большая честь ходить с сердцем, разбитым тобой.
– Люди всегда привыкают к красоте. – Я к тебе еще не привык, – ответил он, улыбнувшись. Я почувствовала, что краснею. – Спасибо, что приехала в Амстердам.
Поднимался прилив. Тюльпановый Голландец обернулся к океану: – Разлучник, воссоединитель, отравитель, укрыватель, разоблачитель, набегает и отступает, унося все с собой! – И что это? – спросила я. – Вода, – ответил Голландец. – И время. Питер ван Хутен. Царский недуг
Время действительно худшая из шлюх: кидает каждого)
Вода. Благословение пустыни, проклятие океана.
– Признайся, жизнь не удалась: / Ведь ты не можешь вспомнить, / Когда в последний раз / Поцеловал кого-нить.
Чувства должны пировать, пока есть голод, да и вообще.
Вот что мать действительно умеет, так это раздуть любой повод для праздника. Сегодня День дерева! Давайте обнимать деревья и есть торт! Колумб завез индейцам оспу, устроим пикник в честь этого события!
В черные дни Господь посылает в нашу жизнь лучших людей.
Единственный, с кем я хотела говорить о смерти Огастуса Уотерса, был сам Огастус Уотерс.
«Не в звездах, нет, а в нас самих ищи / Причину, что ничтожны мы и слабы»
Не по теме, но время действительно худшая из шлюх: кидает каждого
Странная штука, но снаружи дома за редким исключением ничем не выдают, что происходит в их стенах, хотя там проходит большая часть нашей жизни. Может, в этом и состоит глобальная цель архитектуры?
Масса друзей объявляется, когда друзья тебе больше не нужны
Мир не фабрика по исполнению желаний.
И мы поцеловались. Моя рука отпустила тележку с кислородом и обняла Гаса за шею, а он подтянул меня за талию, заставив привстать на цыпочки. Когда его приоткрытые губы коснулись моих, я почувствовала, что задыхаюсь новым и приятным способом. Все вокруг нас исчезло, и я несколько странных мгновений любила свое тело: этот изъеденный раком космический костюм, который несколько лет на себе таскаю, вдруг показался мне стоящим потраченных усилий, легочных дренажей, центральных катетеров и бесконечного предательства со стороны собственного организма в виде метастазов.
Рак – растущий бизнес, занимающийся поглощением людей, но зачем же уступать ему досрочно?
Ненасытное людское честолюбие никогда не удовлетворится сбывшимися мечтами: всегда кажется, что все можно сделать лучше и заново.
«Иногда мне кажется, Вселенная хочет, чтобы ее заметили»
«Без боли как бы познали мы радость?»…
Потерять человека, с которым тебя связывают воспоминания, все равно что потерять память
«Хороших друзей трудно сыскать и невозможно забыть»
Депрессия – побочный эффект умирания (рак тоже побочный эффект умирания.
– Иногда люди не придают значения данным обещаниям, – заметила я.
Настоящие герои – это не те, кто действует; настоящие герои – это те, кто все замечает.
«Настоящая любовь рождается в трудные времена»
Мои мысли – звезды, которые я не способен объединить в созвездия
«Без боли как бы познали мы радость?»
Чертовски трудно сохранять достоинство, когда восходящее солнце слишком ярко в твоих угасающих глазах
Любовь значит выполнять обещанное в любом случае.
Любовь значит выполнять обещанное в любом случае
– Всякое спасение временно, – парировал Огастус. – Я купил им минуту. Может, эта минута купит им час, а час купит им год. Никто не даст им вечную жизнь, Хейзел Грейс, но ценой моей жизни теперь у них есть минута, а это уже кое-что.
Я влюблен в тебя, а у меня не в обычае лишать себя простой радости говорить правду. Я влюблен в тебя, я знаю, что любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах. Я знаю, что Солнце поглотит единственную Землю, какую мы знали, и я влюблен в тебя.
Хуже, чем быть подростком с онкологией, есть только одно: быть ребенком с онкологией.
Ты держишь в зубах смертельно опасную дрянь, но не даешь ей возможности выполнить свое смертоносное предназначение.
«Я скажу, что ты умрешь, и никто тебя не вспомнит».
– Я влюблен в тебя, – тихо произнес он. – Огастус, – сказала я. – Влюблен, – повторил он, глядя на меня, и я заметила морщинки в уголках его глаз. – Я влюблен в тебя, а у меня не в обычае лишать себя простой радости говорить правду. Я влюблен в тебя, я знаю, что любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах. Я знаю, что Солнце поглотит единственную Землю, какую мы знали, и я влюблен в тебя.
На смену рассвету приходит день, как писал Фрост. Золото не вечно.
Мир не фабрика по исполнению желаний
Не подумайте, что я Вам не доверяю, но я Вам не доверяю.
Писанина не воскрешает, она хоронит.
Сегодня вечером мы разлили по бутылкам все звезды
Придет время, – сказала я, – когда мы все умрем. Все. Придет время, когда не останется людей, помнящих, что кто-то вообще был и даже что-то делал. Не останется никого, помнящего об Аристотеле или Клеопатре, не говоря уже о тебе. Все, что мы сделали, построили, написали, придумали и открыли, будет забыто. Все это, – я обвела рукой собравшихся, – исчезнет без следа. Может, это время придет скоро, может, до него еще миллионы лет, но даже если мы переживем коллапс Солнца, вечно человечество существовать не может. Было время до того, как живые организмы осознали свое существование, будет время и после нас. А если тебя беспокоит неизбежность забвения, предлагаю тебе игнорировать этот страх, как делают все остальные.
Это было невыносимо. Каждая секунда хуже предыдущей. Мне страшно хотелось ему позвонить и посмотреть, что получится, кто ответит. За последние недели нам сократили время, которое мы проводили вместе в воспоминаниях, но это, оказывается, было еще ничего. Я лишилась удовольствия помнить, потому что не осталось того, на пару с кем можно помнить. Потерять человека, с которым тебя связывают воспоминания, все равно что потерять память, будто все, что мы делали, стало менее реальным и важным, чем несколько часов назад.
Без боли как бы познали мы радость?
«Кто столь тверд, чтобы устоять перед соблазном?»
Люди теряют глаза, заболевают черт-те чем, но у каждого должна быть настоящая любовь, которая длится минимум до конца жизни!
– В том-то и дело, – сказал Огастус и взглянул на меня. – Боль хочет, чтобы ее чувствовали.
Не в звездах, нет, а в нас самих ищи / Причину, что ничтожны мы и слабы
Но я скажу вам вот что: когда в будущем в мой дом придут ученые и предложат мне вставить электронные глаза, я пошлю подальше этих гадов вместе с их гаджетами, потому что не хочу видеть мир без Огастуса Уотерса.
– Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе? – спросил он.
– Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе? – спросил он.
Прожить сегодня как лучший день в жизни
Я влюбилась – так, как мы обычно засыпаем: медленно, а потом вдруг сразу.
Мир не фабрика по исполнению желаний
Как сильно ни отталкивайся и как высоко ни взлетай, а выше головы не прыгнешь!
Я на поезде американских горок, который едет только вверх, друг мой.
Без боли как бы познали мы радость?
«Боже, дай мне душевное равновесие принять то, что я не могу изменить, смелость изменить то, что в моих силах, и мудрость, чтобы отличить одно от другого».
– Но я верю в настоящую любовь, понимаешь? Люди теряют глаза, заболевают черт-те чем, но у каждого должна быть настоящая любовь, которая длится минимум до конца жизни!
Волнение – еще один побочный эффект умирания.
Ты дал мне вечность за считанные дни. Спасибо тебе.
Ты так стараешься быть собой, что даже не догадываешься, насколько ты уникальна.
Боль как ткань: чем она сильнее, тем больше ценится
Остеосаркома обычно забирает конечность. Затем, если вы ей понравились, она забирает остальное.
Иногда люди не придают значения данным обещаниям
– Влюблен, – повторил он, глядя на меня, и я заметила морщинки в уголках его глаз. – Я влюблен в тебя, а у меня не в обычае лишать себя простой радости говорить правду. Я влюблен в тебя, я знаю, что любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах. Я знаю, что Солнце поглотит единственную Землю, какую мы знали, и я влюблен в тебя.
Мои мысли – звезды, которые я не способен объединить в созвездия.
«Чертовски трудно сохранять достоинство, когда восходящее солнце слишком ярко в твоих угасающих глазах»
Хороших друзей трудно сыскать и невозможно забыть
Любовь значит выполнять обещанное в любом случае.
Приезжие считают Амстердам городом грехов, но на самом деле это город свободы. А в свободе большинство видит грех.
Горе нас не меняет, Хейзел, оно раскрывает нашу суть.
Депрессия – побочный эффект умирания
«Хороших друзей трудно сыскать и невозможно забыть»
Некоторые бесконечности больше других бесконечностей.
– Меня зовут Хейзел. Огастус Уотерс был величайшей любовью моей жизни, предначертанной свыше и свыше же и оборванной. У нас была огромная любовь. Не могу сказать о ней больше, не утонув в луже слез. Гас знал. Гас знает. Я не расскажу вам об этом, потому что, как каждая настоящая любовь, наша умрет вместе с нами. Я рассчитывала, это Гас будет говорить по мне надгробное слово, потому что никого другого… – Я начала плакать. – Ну да, как не заплакать. Как я могу… Ладно. Ладно. – Глубоко подышав, я вернулась к листку: – Я не могу говорить о нашей любви, поэтому буду говорить о математике. Я не очень в ней сильна, но твердо знаю одно: между нулем и единицей есть бесконечное множество чисел. Есть одна десятая, двенадцать сотых, сто двенадцать тысячных и так далее. Конечно, между нулем и двойкой или нулем и миллионом бесконечное множество чисел больше – некоторые бесконечности больше других бесконечностей. Этому нас научил писатель, который нам раньше нравился. Есть дни, много дней, когда я чувствую обиду и гнев из-за размера моей персональной бесконечности. Я хочу больше времени, чем мне, вероятно, отмерено, и, о Боже, я всей душой хотела бы больше дней для Огастуса Уотерса, но, Гас, любовь моя, не могу выразить, как я благодарна за нашу маленькую бесконечность. Я не променяла бы ее на целый мир. Ты дал мне вечность за считанные дни. Спасибо тебе.
– Придет время, – сказала я, – когда мы все умрем. Все. Придет время, когда не останется людей, помнящих, что кто-то вообще был и даже что-то делал. Не останется никого, помнящего об Аристотеле или Клеопатре, не говоря уже о тебе. Все, что мы сделали, построили, написали, придумали и открыли, будет забыто. Все это, – я обвела рукой собравшихся, – исчезнет без следа. Может, это время придет скоро, может, до него еще миллионы лет, но даже если мы переживем коллапс Солнца, вечно человечество существовать не может. Было время до того, как живые организмы осознали свое существование, будет время и после нас. А если тебя беспокоит неизбежность забвения, предлагаю тебе игнорировать этот страх, как делают все остальные.
Пока он читал, я влюбилась – так, как мы обычно засыпаем: медленно, а потом вдруг сразу.
Большая честь ходить с сердцем, разбитым тобой.
Боль хочет, чтобы ее чувствовали
Мир действительно не фабрика по исполнению желаний.
В черные дни Господь посылает в нашу жизнь лучших людей.
Мои мысли – звезды, которые я не способен объединить в созвездия.
Это метафора, вот смотри: ты держишь в зубах смертельно опасную дрянь, но не даешь ей возможности выполнить свое смертоносное предназначение.
Я влюблен в тебя, я знаю, что любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах. Я знаю, что Солнце поглотит единственную Землю, какую мы знали, и я влюблен в тебя.
Потерять человека, с которым тебя связывают воспоминания, все равно что потерять память, будто все, что мы делали, стало менее реальным и важным, чем несколько часов назад.
«Без боли как бы познали мы радость?»
Время действительно худшая из шлюх: кидает каждого
«Настоящая любовь рождается в трудные времена»
Боль хочет, чтобы ее чувствовали.
Взлетай, а выше головы не прыгнешь! В данный момент качели обитают неподалеку от Восемьдесят третьей и Спринг-Милл». После этого мы включили телевизор, но не нашли ничего стоящего, поэтому я взяла с прикроватной тумбочки «Царский недуг» и принесла в гостиную, и Огастус Уотерс читал вслух, а мама готовила ленч и слушала. – «Стеклянный мамин глаз повернулся внутрь», – начал Огастус.
Свой ответ я по старой доброй традиции пишу чернилами и на бумаге. Позже эти строки, переведенные мисс Влигентхарт в длинный ряд единиц и нулей, отправятся в путь по бездушной Паутине, в которую не так давно попался наш биологический вид. Заранее извиняюсь за все ошибки и упущения, которые могут последовать.
– Ясно, понятно, читай дальше.
Я не закончил внутреннего монолога! Я его записал и заучил, будешь мешать, собьюсь, – перебил меня Огастус. – Пожалуйста, жуй свой сандвич и слушай.
Я влюблен в тебя, а у меня не в обычае лишать себя простой радости говорить правду. Я влюблен в тебя, я знаю, что любовь – всего лишь крик в пустоту, забвение неизбежно, все мы обречены, и придет день, когда всё обратится в прах. Я знаю, что Солнце поглотит единственную Землю, какую мы знали, и я влюблен
– Я, можно сказать, был типичным белым уроженцем Индианы, – сказал он. – Увлекался воскрешением утерянного искусства бросать мяч из статического положения со средней дистанции. Но однажды я отрабатывал броски сериями – стоял на штрафной в спортзале Норт-сентрал, кидал мячи со стойки – и неожиданно перестал понимать, для чего я методично бросаю сферические предметы через тороидальный объект. Мне вдруг показалось, что я занимаюсь несусветной глупостью. Я вспомнил о маленьких детях, снова и снова продевающих цилиндрический колок через круглую дырку целыми месяцами, и решил: баскетбол – всего лишь более аэробическая версия такой же ерунды. В тот раз я очень долго не промахивался – забросил подряд восемь мячей в корзину, мой лучший результат, но, бросая мячи, я все больше чувствовал себя двухлетним. И с тех пор я отчего-то начал думать о беге с препятствиями. Тебе плохо?
