Лучшие цитаты Филиппа Филипповича Преображенского (50 цитат)

— Еще бы… Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует с закусками горячими. А из горячих московских закусок это — первая. Когда-то их великолепно приготовляли в «Славянском базаре».

Филипп Филиппович вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло.
— Э… м-м… доктор Борменталь, умоляю вас: мгновенно эту штучку…
Сам он с этими словами подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то похожее на маленький темный хлебик. Укушенный последовал его примеру. Глаза Филиппа Филипповича засветились.
— Это плохо? — жуя, спрашивал Филипп Филиппович. — Плохо? Вы ответьте, уважаемый доктор.
— Это бесподобно, — искренно ответил тяпнутый.

— Помилуйте, Филипп Филиппович, да ежели его еще обработает этот Швондер, что же из него получится? Боже мой, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из нашего Шарикова!
— Ага! Теперь поняли? А я это понял через десять дней после операции. Так вот, этот Швондер и есть самый главный дурак! Он сейчас всячески старается натравить его на меня, не понимая однако, что если кто-нибудь в свою очередь натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки!

— Если бы сейчас была дискуссия, я доказала бы Петру Александровичу…
— Виноват, вы сию минуту хотите открыть дискуссию?
— Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдём…

Филип Филиппович: — Вы стоите на самой низкой ступени развития. Вы — ещё только формирующееся слабое в умственном отношении существо. Все ваши поступки звериные. И вы, в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе давать советы космического масштаба и космической же глупости о том, как всё поделить!… А сами в то же время наглотались зубного порошку.
Борменталь: — Третьего дня.

Филип Филиппович: — Так что же вы читаете? Робинзона Крузо?
Шариков: — Эту как её..? Переписку Энгельса с этим… как его дьявола… с Каутским.
Филип Филиппович: — Позвольте узнать, что вы можете сообщить по поводу прочитанного?
Шариков: — Да не согласен я.
Филип Филиппович: — Что… с Энгельсом или с Каутским?
Шариков: — С обоими…

Филип Филиппович: — Это замечательно, клянусь Богом. Да… И что вы можете со своей стороны предложить?
Шариков: — Да что тут предлагать? А то пишут-пишут… конгресс… немцы какие-то… Голова пухнет. Взять всё да и поделить!
Филип Филиппович: — Так я и думал. Именно это я и полагал.
Борменталь: — А вы и способ знаете?
Шариков: — Да какой тут способ. Дело нехитрое. А то что ж — один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой по помойкам шляется, питание ищет.

Филип Филиппович: — Насчёт семи комнат — это вы, конечно, на меня намекаете? Ну что ж, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким мы вчера отказали?
Борменталь: — Тридцати девяти человекам.
Филип Филиппович: — Так. 390 рублей. С вас, Шариков, 130. Потрудитесь внести.
Шариков: — Хорошенькое дело! Это за что такое?
Филип Филиппович: — За кран и за кота! За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали приём! Человек, как первобытный, бегает по всему дому и срывает краны! Кто убил кошку мадам Полосухер, кто?
Борменталь: — Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице.
Шариков: — Да она меня по морде хлопнула! У меня не казённая морда!
Борменталь: — Потому что вы её за грудь ущипнули! Вы стоите…

— Скажите, это вас вселили в квартиру Фёдор Палыча Саблина?
— Нас!
— Боже, пропал дом… Что будет с паровым отоплением?..

Наука ещё не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовал да только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм.

— Что это за гадость? Я говорю о галстуке.
— Чем же гадость? Шикарный галстук. Дарья Петровна подарила.
— Дарья Петровна вам мерзость подарила.

— Зина, я купил этому прохвосту краковской колбасы. Потрудись накормить его.
— Краковской! Краковскую я лучше сама съем.
— Только попробуй! Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а, как ребенок, тащишь в рот всякую гадость. Предупреждаю: ни я, ни доктор Борменталь не будем с тобой возиться, когда у тебя живот схватит.

— Позвольте-с вас спросить, почему так отвратительно пахнет?
Шариков понюхал куртку озабоченно.
— Ну, что ж, пахнет… известно: по специальности. Вчера котов душили, душили.

— Бить будете, папаша?
— Тьфу! Идиот!

— А как это «по-настоящему», позвольте осведомиться?
— Желаю… Чтобы… Все!
— И вам того же.

Иван Арнольдович, покорнейше прошу, пива Шарикову не предлагать.

Вы напрасно, господа, ходите без калош. Во-первых, вы простудитесь, а во-вторых, вы наследите мне на коврах. А все ковры у меня персидские.

Так я и говорю: никакой этой самой контрреволюции в моих словах нет. В них здравый смысл и жизненная опытность.

Филип Филиппович: — Зинуш, что это значит?
Зина: — Опять общее собрание сделали.
Филип Филиппович: — Опять? Ну, теперь, стало быть, пошло, пропал дом. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет паровое отопление и так далее.
Борменталь: — Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филлипович. Они теперь резко изменились.
Филип Филиппович: — Голубчик, я уж не говорю о паровом отоплении! Пусть: раз социальная революция — не надо топить. Но я спрашиваю: почему это, когда это началось, все стали ходить в грязных колошах и валенках по мраморной лестнице! И почему это нужно чтобы до сих пор ещё запирать калоши и приставлять к ним солдата, чтобы их кто-либо не стащил?
Шарик: — Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать… Первоклассный деляга.

Филип Филиппович: — Зина, там в приёмной… Она в приёмной?
Шариков: — В приёмной, зелёная, как купорос.
Филип Филиппович: — Зелёная книжка…
Шариков: — Ну, сейчас палить. Она казённая, из библиотеки!
Филип Филиппович: — Переписка — называется, Энгельса с этим чёртом… В печку её!

Мне шестьдесят и я имею право вам советовать. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.

Террором ничего поделать нельзя. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они думают, что террор им поможет. Нет, нет, не поможет. Какой бы он ни был — белый, красный или даже коричневый.

Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стёкла, потушила все лампы? Да её вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «бей разруху!» – я смеюсь. . Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займётся чисткой сараев – прямым своим делом, – разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удаётся, доктор, и тем более – людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор ещё не совсем уверенно застёгивают свои собственные штаны!

Сейчас ко мне вошли четверо — среди них одна женщина, переодетая мужчиной, двое мужчин, вооруженных револьверами, — и терроризировали меня!

Человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар.

— Знаете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступились бы самым возмутительным образом, вас следовало бы арестовать!
— За что?!
— А вы не любите пролетариат!
— Да, я не люблю пролетариат…

— Отчего это у вас шрам на лбу, потрудитесь объяснить этой даме.
— Я на колчаковских фронтах раненый!

— Документ, Филипп Филиппыч, мне надо.
— Документ? Чёрт… А, может быть, это… как-нибудь…
— Это уж — извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать.

Террором ничего поделать нельзя с животными, на какой бы ступени развития оно ни стояло… Террор совершенно парализует нервную систему.

— У вас же нет подходящего происхождения?
— Какой там чёрт! Отец был судебным следователем в Вильно.
— Ну вот, это же дурная наследственность. Пакостнее и придумать себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня ещё хуже. Отец — кафедральный протоиерей.

— Вот всё у вас как на параде, — заговорил он, — салфетку — туда, галстук — сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, — это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
— А как это «по-настоящему»? — позвольте осведомиться.

— Что-то вы меня больно утесняете, папаша.
— Что?! Какой я вам папаша! Что это за фамильярность? Называйте меня по имени-отчеству.
— Да что вы всё: то не плевать, то не кури, туда не ходи. Чисто, как в трамвае. Чего вы мне жить не даёте? И насчет «папаши» — это вы напрасно. Разве я просил мне операцию делать? Хорошенькое дело: ухватили животную, исполосовали ножиком голову… А я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно и мои родные. Я иск, может, имею право предъявить.

— Ну а фамилию, позвольте узнать?
— Фамилию? Я согласен наследственную принять.
— А именно?..
— Шариков.

Еда… штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе – большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать что съесть, но и когда и как. И что при этом говорить. Да-с. Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет – не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И – боже вас сохрани – не читайте до обеда советских газет.

– Хочу предложить вам, – тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, – взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
– Нет, не возьму, – кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась клюквенным налётом.
– Почему же вы отказываетесь?
– Не хочу.
– Вы не сочувствуете детям Германии?
– Сочувствую.
– Жалеете по полтиннику?
– Нет.
– Так почему же?
– Не хочу.

— Мы к вам, профессор, вот по какому делу! Мы, управление нашего дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома!
— Кто на ком стоял?! Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.

Почему убрали ковёр с парадной лестницы? М? Что, Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд дома на Пречистенке нужно забить досками, а ходить кругом, вокруг, через чёрный вход?

То есть он говорил? Это еще не значит быть человеком.

А что означает эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да её вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.

Сообразите, что весь ужас в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которое существует в природе.

Кто сказал пациенту: «Пес его знает!»?

— И, Боже вас сохрани, — не читайте до обеда советских газет.
— Гм… Да ведь других нет.
— Вот никаких и не читайте.

— Ну и что же он говорит, этот ваш прелестный домком?
— Вы его напрасно прелестным ругаете!

Но только условие: как угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог бы даже подойти к двери моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая! Настоящая!! Броня!!!

— И где же я должен принимать пищу?
— В спальне!
— Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а в ванной режет кроликов. Может быть. Но я — не Айседора Дункан. Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это общему собранию.

На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.

— Во-первых, мы не господа!
— Во-первых, вы мужчина или женщина?

Никого драть нельзя! Запомни это раз навсегда. На человека и на животное можно действовать только внушением.

Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.

— Как это вам, Филипп Филиппович, удалось подманить такого нервного пса?
— Лаской! Лаской! Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом…